хотя, естественно, это было ненастоящее воспоминание, потому что он не смотрел на себя из зала суда. Кажется, женщина со скрипучим голосом задавала ему вопросы, на которые он не знал ответов. Он говорил, что не помнит, не знает, и каждый раз что-то внутри него обрывалось, как будто все ждали от него другого — судья, женщина, задававшая вопросы, Уилсон, Джейд. Но они велели ему говорить только правду, и никто не объяснил, не должен ли он на самом деле что-то доказать.
Джи помнил, что того человека в зале не было, хотя по идее он должен был быть там. Когда Джи пытался его представить, у него получалось, но он знал, что и это все выдумка. Он составил образ этого человека из людей, которых видел по телевизору: широкое мужское тело в оранжевом комбинезоне, татуировка вокруг мускулистой шеи, наручники на запястьях.
Джи не знал его имени, не знал, о чем они с Уилсоном спорили. Ему так ничего этого и не объяснили, ни тогда, ни все эти годы спустя. Он не знал: может, Уилсон впутался в долги, в какие-то делишки, мало ли во что. Мама выдала ему детскую версию произошедшего, а остальное так и не удосужилась рассказать.
Уилсон потом пропал. Он был частью их семьи, а потом просто исчез, насовсем, скорее всего, по решению Джейд. Его сестра Кармела тоже пропала, хотя какое-то время она сидела с Джи. Пару недель? Месяцев? Он не знал. Все, с кем они раньше общались, исчезли, кроме Линетт. Даже Рэй исчез из жизни, как только Джейд сняла со стены его портрет.
После школы Ноэль села на автобус от станции в центре города, в полумиле от Первой школы. Она поехала на север и вышла на шоссе, даже без тротуара. Она старалась держаться подальше от проезжей части, пока шла по обочине, на блестящие сапоги налипла грязь. Некоторое время спустя она вышла к старой гравиевой дороге, уходившей куда-то вниз сквозь арку деревьев. А затем она вышла к трем домам: первый нежно-розовый, второй, который принадлежал когда-то им, по-прежнему темно-синий. Последний принадлежал Рут, единственной подруге ее матери.
Бэйли сидел на качелях на террасе и читал комикс. Они помахали друг другу. Он был в восьмом классе, как Маргарита, но казался гораздо младше своих лет. Он обожал свои комиксы и сад, и когда Ноэль с сестрами приходили в гости с Лэйси-Мэй, он даже не прерывал своих занятий. Не скучный, не противный, просто тихий.
Ноэль спросила, где Рут, и Бэйли провел ее в их хорошенький зеленый домик. Рут сидела в халате перед телевизором, ела йогурт из огромной банки и смотрела новости. В Рэйли случился пожар, среди ночи сгорела заживо целая семья.
— Ноэль, милая, что ты тут делаешь? Что-то случилось? Где твоя мама?
— Я одна.
Рут как будто сразу поняла ситуацию. Она отправила Бэйли играть и вышла с Ноэль во двор.
Они сели на вымощенном кирпичом патио с видом на огород. Бэйли выращивал свеклу, капусту, редис, малину, и плоды наливались на солнце.
— Он так любит свои растения.
Рут кивнула ей.
— Они составляют ему компанию. Знаешь, тут иногда одиноко. Сегодня звонила твоя мама, хотела пригласить меня на какое-то срочное собрание обеспокоенных родителей. Она сейчас как раз там, да?
— А вы почему не пошли?
— Люди так заводятся из-за пустяков. Мне-то что, если теперь у каких-то ребят появится больше шансов на нормальное образование? Я кто такая, чтобы им мешать? У всех бывают хорошие периоды и плохие. Это жизнь.
Ноэль не видела смысла спорить с Рут, говорить ей, что, может быть, ей стоит подумать о школьниках вне города или о том, сколько проблем будет из-за всего, что устроили Лэйси-Мэй и другие родители. Ей не хотелось обижать Рут, ведь ей так нужна была ее помощь, и потом, Рут была настолько лучше ее матери.
Ноэль даже не заметила, что плачет, пока Рут не стала рыться в карманах в поисках носового платка. Она сунула мятую салфетку себе под нос.
— Милая, в чем дело? Все обойдется, так или иначе. Просто твоя мама перевозбудилась.
— Я не из-за нее. И не из-за школы.
— Тогда из-за чего?
— Мне нужно записаться в больницу. В гинекологию. Может быть, вы меня отвезете, когда поедете на работу, и покажете, куда идти?
— Тебе нужны таблетки, детка?
— Они мне уже не помогут.
Рут уставилась на нее. Это был не плохой взгляд, и Ноэль не стало стыдно. Все женщины, которых она знала, занимались сексом сейчас или когда-то. А Лэйси-Мэй была не сильно старше Ноэль, когда вышла за Робби. Нет, она чувствовала себя в ловушке, как будто ее загнали в угол, и она должна признаться в том, чем все занимаются в темноте, как будто она одна такая.
— Ты не можешь поехать в больницу, — сказала Рут. — Они не смогут помочь. Но есть клиника минутах в сорока от нас. Я тебя туда отвезу. Какой у тебя срок, как думаешь? Может оказаться, что уже поздно.
Ноэль сказала ей, сколько прошло времени с ее последних месячных, и Рут сжала ее плечо.
— Это хорошо, — сказала она. — Не волнуйся. Пока он размером не больше сливы.
Ноэль оставалась в объятиях Рут: приятно было, когда тебя так прижимают. Вот только зря Рут сказала про размер. Проще было не гадать, что она думает обо всем этом, не думать про большие вопросы, которые они обсуждали на школьных дебатах: Когда начинается жизнь? Где кончаются права одного человека и начинаются права другого? На ее взгляд, на эти вопросы не было ответов, и только одно было ясно: ей нельзя заводить ребенка. Это навсегда привяжет ее к Лэйси-Мэй, к Хэнку, к их дому. Она станет ничем, никем, ее жизнь окажется захвачена, не успев начаться.
Она знала, что Рут поймет, не только потому, что она медсестра, но и потому, что она по собственному выбору была свободной женщиной: жила одна, сама растила сына, работала. Хотя они были не одной крови, Ноэль всякий раз переполняла гордость за Рут, когда она поднималась и говорила гостям: «Мне пора на
