воды, напомнившей о годичной давности командировке. Потопал обратно.
– Полегчало, уважаемый? – встретил мокроголового вопрос.
Будто от холода, Талызин передернул плечами.
– Я бы поостерегся, сыро здесь… – призвал выбираться на сушу из запоя сокамерник.
– Как-то все равно – с кашлем или без… – клонил куда-то фаталист- естествоиспытатель.
Попутчик в квадрате, пропустив аллегорию мимо ушей, преспокойно встал и двинулся в санузел. Вернувшись c сухим полотенцем в руках, предложил:
– Давайте чалму вам сооружу. И шапку поверху. Застудитесь иначе.
– Отстаньте! – зло отмахнулся Талызин. – Лезете чего? Надеетесь отсюда выбраться? Я, представьте себе, нет!
Увещеватель резко шагнул навстречу и, к изумлению Семен Петровича, присел на краешке нар. От контраста между агрессивным сближением и мягкой, лишенной угрозы посадкой Талызин часто замигал, не зная, отскочить ему в сторону или же остаться на лежаке.
– Не дергайтесь. Добра ведь вам желаю. – Увещеватель поманил к себе большим пальцем.
Талызин после недолгого замешательства придвинулся, уловив интуитивно, что, кроме профилактики, подразумевается нечто другое.
– Придержите комментарии, здесь записывающее устройство, – прошептал сокамерник. Да так тихо, что Талызин разобрал слова скорее по губам, нежели расслышал.
Закутывая голову соседа в полотенце, радетель продолжил: – Поселили нас вдвоем намеренно – прощупать, чем дышим. Так что прикусите язык. О семье да близких лучше…
Прознав азы тюремной традиции, Талызин насупился. Дулся причем не на базовый принцип казенного дома – подглядывание, а на самого себя. «Как бы не обошлась со мной судьба, – чертыхался он, – сунуться в логово зверя, залив очи, – выходка люмпена или, на худой конец, бесшабашного юнца. Можно начхать на достоинство, но зачем тащить на дно случайных попутчиков, угодивших в свой, возможно, круче твоего переплет?»
Придерживая руками чалму, он вновь улегся. Впрочем, иного занятия и не предвиделось – не растекаться же по семейному древу перед персоной, родом занятий далекой от врачевания душевных ран. Да и, не дай бог, вновь не то ляпнешь…
Пригревшись, он ощутил, что удав похмелья ослабил свой хват – туман одурения рассеивается. Мало-помалу Семен Петрович объял пространство момента, выделив в нем свой персональный квадрат. Ничего утешительного. Прогноз, в самом худшем развороте, сбывается. Между тем ни одного признака, что подноготная его авантюры высветилась…
Невольно перенесся на четыре часа назад – в сектор пограничного контроля. Чуть покачиваясь, зато при твердой памяти, замкнул очередь скорее за выстроившимися, нежели расположившимися друг за другом служивыми. Разглядел даже сквозь замутненные диоптрии стопку паспортов, переданную контроллеру старшим группы.
Как бы ему не хотелось, чтобы спецназовцев подольше досматривали, отдаляя тем самым его Голгофу, процедура отдавала откровенной формальностью. Раскрыв паспорт, контроллер курсировал взором по лежащему рядом списку и, находя соответствие, чиркал галочку. Когда поддел последний серпастый, зевнул даже.
Тут зазвонил телефон, приморозив сладко разъехавшиеся уста. Контроллер поморщился и справа налево повел головой, точно запамятовал, где аппарат. Натолкнувшись на него, ухватился за трубку левой рукой, правой продолжая удерживать корочки.
Контроллер угодливо закивал, сообщая мембране, казалось, одни заикающиеся междометия и «есть» по-арабски. Повесив трубку, диковато, со смесью испуга и ненависти, уставился на визави, «экскурсовода» группы. Скорее от растерянности отодвинул от себя стопку корочек, все еще держа неосвоенный паспорт в левой руке.
Спустя минуту сектор погранконтроля окружил взвод автоматчиков, слаженно, без лишнего шума заблокировавших выходы – как на взлетное поле, так и в пассажирский зал. На фланге таможни двое бойцов расступились, дав пройти офицеру, направившемуся к будке погранконтроля.
Между тем, поравнявшись с будкой, офицер не стал в нее заходить. Больше того, даже не взглянул на вскочившего пограничника – проследовал дальше, к очереди. Остановился и, хитро улыбаясь, рассматривал «экскурсовода».
Тот смешался, казалось, не разбирая суть послания. Перевел взор на подопечных и пересчитал.
– Почему не здороваешься, Коля? – изумил округу беглым русским ревизор в полковничьих погонах. – Я так изменился или ты память потерял? Ведь могу обижаться…
«Коля» прищурился, будто вспоминая пришельца, но по чрезмерному усердию могло показаться, что ревизора он узнал. Пожав плечами, откликнулся: «Не припоминаю, к сожалению…»
– Как это у вас – «На нет и судья нет». – Полковник, резко развернувшись, пошел к оцеплению.
Талызин не успел и переварить событие, как напротив каждого «туриста» вырос персональный сторож с автоматом наперевес, а полковник с контроллером начали сверять фото паспортов с оригиналами. Между тем, добравшись до замыкающего, уставились: мол, это кто такой? Увидев протянутый паспорт, вовсе растерялись – суетливо переглядывались, казалось, пытаясь связать покачивающегося гостя с заорганизованной, необычной выправки группой. Наконец пограничник выхватил корочки и, не раскрывая, передал ревизору.
– Вы кто? – осведомился полковник, почему-то пряча «серпастый» в карман.
– Инженер-электрик, приглашен Министерством промышленности, – ошарашил дознавателя сносным арабским гость. Не дав опомниться, продолжил: – В паспорте – командировка.
Ревизор осмотрел пьяненького пассажира со смесью скепсиса и брезгливости, после чего взмахом руки пригласил одного из автоматчиков. Отойдя с ним сторону, минуты две инструктировал. Для закрепления семантики нацелил на подопечного указательный палец и как-то незаметно испарился, унося паспорт, судя по недавней реакции, свалившегося с линии электропередач визитера.
– Выходи, Семен! – резанул сквозь полотенце окрик на арабском.
Талызин резко повернулся, устремляя взор к открывшейся двери. Шапка слетела с головы, размоталась и чалма.
В дверном проеме – автоматчик, сокамерник же, как ни в чем не бывало, аккуратно заправляет кровать.
– Яла-яла! – напомнил о себе стражник, увидев, что «Семен» трет спросонья очи. Для пущей убедительности затребовал рукой.
Семен Петрович соскочил на бетонный пол, высматривая куда-то девшиеся ботинки. Сообразив, что обувь, скорее всего, под нарами, согнулся. Нашел.
Тут всплеск активности увял, натолкнувшись на занятную дилемму: обуться или пристроить упавшее на пол полотенце? Выбор пал на казенный артикул, ежась от прожигающего сквозь носки холода, Талызин потопал с ним в санузел. Вернувшись, обулся, перебросил через руку пальто, подхватил свободной рукой шапку и… задумался.
– Ты что, обделался?! – заорал охранник, переступая порог камеры.
Талызин хоть и слов не разобрал, но окрик говорил сам за себя. Попятился спиной к двери, натужно соображая, не оставлены ли «хвосты». Наконец вспомнил: надо попрощаться… Открыл было рот для «пока», когда увидел сжатый в знак солидарности кулак. Губы сокамерника экспрессивно задвигались, артикулируя нечто без звука, но что именно – он не разобрал. Выходя, Талызин помахал «Коле» рукой.
– Вперед! – скомандовал конвоир, закрывая камеру. Здесь Талызин ощутил наконец, что цикл ожидания и всякого рода оттяжки позади, и момент истины, как всегда неумолимый, вот-вот навалится всей своей массой, пышущей злорадством и изначально не просчитываемой. Именно в ближайшие минуты свершится восхождение на Голгофу, которое в глубине души рассчитывал миновать. Но струхнуть по-настоящему он не успел – охранник то и дело задавал направление и ритм движения, подвигая к собранности.
Вскоре они уперлись в решетчатую дверь и постового, охраняющего вход в тюремный отсек. Дневальный обменялся с конвоиром парой фраз и, погремев ключами, выпустил тандем наружу.
Минув еще один коридор, на сей раз неохраняемый, Талызин
