к Махину и социалистам Месснер охарактеризовал первого следующим образом: «Этот рыжий, грубый, явно неискренний человек симпатий не привлекал к себе, и это было одной из причин, что “Земгор” оброс малым числом людей, а приросшие держались главным образом подачками всякого рода»[627].
В другом месте Месснер отметил, что «полковник Махин, возглавлявший в Белграде организацию эсеров “Земгор”, совершенно не походил на офицера Генерального штаба: воспринятая им партийная идеология как бы подавила в нем офицерскую прямоту. Но надо признать, что и обстоятельства побуждали его идти непрямыми путями: старый эсер и бывший министр Лебедев вместе с Махиным были брошены [Э.] Бенешем в среду антисоциалистическую, ненавидевшую все, что было связано с революцией и Временным правительством. И в этой среде, в “реакционном” Белграде им, а в особенности Махину, работавшему там безвыездно, в то время как его шеф, Лебедев, бывал лишь наездами, приходилось приобретать если не сторонников, то публику и делать пред деньгодателями вид, что “Земгор” стал одним из центров общественной жизни русской Югославии. Защищенный правительством от резких против него выступлений, он и сам не выступал обычно против кого-либо. Было ли таково указание ему от правительства Югославии или же его личная корректность диктовала ему такое поведение, не знаю. Мы в нем, как и в Лебедеве, подозревали людей, готовых на компромисс с советской властью ради возможности приобщиться к властвованию. Не знаю конечной судьбы Лебедева, но Махин себя выявил: пошел на службу к Тито, когда тот был переведен с английского иждивения на советское; оправдалось наше предчувствие, что “рыжий пес” Махин принадлежит к категории низких соглашателей (кличка “рыжий пес” прибыла вместе с Махиным из Сибири)»[628].
Секретарь Земгора М.В. Агапов отметил, что «даже поверхностный анализ «партийной деятельности» В. Лебедева и Ф. Махина позволяет сделать вывод, что обоих нельзя назвать партийными деятелями в подлинном смысле слова. Партия им требовалась для достижения личных целей и реализации непомерных амбиций. Это значит, что их деятельность не имела ничего общего с искренностью, бескорыстием и тем более готовностью идти на какие-либо жертвы. Рано или поздно это должно было проявиться, правда не могла не всплыть на поверхность. Подлинные черты и того, и другого ни для кого не остались секретом. Разумеется, их хорошо знали люди, которые еще в России поддерживали с ними связь на протяжении многих лет. Некоторые из них оказались в Белграде. Прежде всего, вспоминаются однокашники Ф. Махина по академии Генерального штаба: б[ывший] полковник В. М. Пронин и б[ывший] генерал-майор Б.С. Стеллецкий. Первый долгое время сохранял молчание, потому что не в его интересах было настраивать против себя Ф. Махина. Тот крестил пронинскую дочку и оказывал знаки внимания всей их семье. В доме Пронина Махин был частым и желанным гостем, который никогда не приходил с пустыми руками. Глава семьи состоял шефом канцелярии Государственной комиссии по делам русских беженцев, а также был редактором газеты “Русский голос” (поэтому в этой газете Ф. Махин никогда не подвергался нападкам). Позднее В. Пронин стал открыто позиционировать себя как большой друг немцев и приверженец национал-социализма. Пока дело не дошло до оккупации, это не мешало однокашникам поддерживать отношения. Только при немцах В. Пронин начал рассказывать о Махине то, о чем умалчивал долгие годы.
Из заявлений Пронина следовало, что он, не веря в левые убеждения Ф. Махина, полагал, что тот, будучи весьма амбициозным и гибким человеком, умел приспосабливаться к ситуации. Но только для того, чтобы извлечь из нее личную выгоду. В. Пронин вплоть до своего отъезда из Югославии не сообщал каких-либо конкретных сведений о Ф. Махине. Неясно, объяснялось ли это отношениями между кумовьями или иными соображениями. Любопытно, что почти до самого своего отъезда он предпочитал не комментировать определенно то, что про Махина рассказывали другие его знакомые — Б. Стеллецкий и ген[ерал] Крейтер. Пронин не желал ни подтверждать, ни опровергать их слова. Есть два объяснения подобному поведению: во-первых, он не хотел разрыва с Ф. Махиным, надеясь, что в будущем поддержание дружеских отношений окажется небесполезным; во-вторых, ему нисколько не мешал “факт” членства Ф. Махина в партии эсеров. Пронин считал это фикцией, маскировкой и более ничем. Судя по всему, об этом он сообщил своему руководству, потому что оно никогда не ставило ему в упрек близкие отношения с крестным отцом дочери, то есть с Махиным.
Однако второй однокашник Ф. Махина отнюдь не отличался скрытностью и сдержанностью. Генерал-майор Генерального штаба Борис С. Стеллецкий был человеком в высшей степени интеллигентным, способным и остроумным. В Югославии он долгие годы работал в Управлении государственных монополий, в котором организовал и возглавил статистическое подразделение. Стеллецкий как никто другой разбирался в том, что касалось рационализации, усовершенствования и планирования, однако в довоенной Югославии его проекты и предложения не встречали понимания. А в тех случаях, когда они принимались и исполнялись, ему лично это не приносило никакой пользы. Само собой, он не получал и малой доли той выгоды, которую умели извлекать из его работы другие. Стеллецкий относился к людям, вещам, событиям и явлениям трезво и критически, но одновременно и с иронией.
Я с Бор[исом] Стеллецким познакомился к Земгоре, где он поначалу был частым гостем у Ф. Махина. Бросалось в глаза, что Ф. Махин не слишком радовался визитам своего коллеги и однокашника, хоть и держался с ним очень любезно. Я также заметил, что Ф. Махин, хоть и без особого энтузиазма, всегда выполнял то, о чем его просил Б. Стеллецкий. Он в то время (1924–1926) испытывал финансовые затруднения и не раз обращался к Ф. Махину с просьбами одолжить ему денег из средств Земгора. Махин никогда не отказывал Стеллецкому, но каждый раз, попрощавшись с ним, выходил из себя, не скрывая от меня своего раздражения. Одну молодую и красивую женщину, к которой Б. Стеллецкий был неравнодушен и которая жила при нем как экономка, сразу приняли на службу машинисткой. Таким образом, не вызывало сомнений, что Ф. Махину было очень важно сохранить хорошие отношения с Б. Стеллецким. Вопреки ожиданиям его протеже оказалась не просто красивой куколкой, но и способным, интеллигентным и добросовестным сотрудником. Она быстро познакомилась со всеми коллегами, уяснив для себя положение и атмосферу в Земгоре. Благодаря ей ее покровителю было известно до мельчайших подробностей все происходившее в Земгоре.
То обстоятельство, что для Стеллецкого в Земгоре не осталось секретов, действовало на него в том смысле, что со временем он все меньше скрывал критическое отношение к Ф. Махину и все больше демонстрировал свое расположение
