Варвара и Петр Петрович в узком проходе между танками говорили о чем-то. Шинель на Варваре была расстегнута, капюшон маскхалата откинут, коса упала на грудь, щеки разрумянились. После каждого слова Петра Петровича она заливалась звонким смехом.
Капитан сказал:
— Вам с этим чехом только бы брататься, вы не думаете о том, что их солдаты уже были однажды на нашей земле…
У костра воцарилась тишина. Баян смолк. Дмитрий медленно, слово за словом выкладывал то, что хранилось в тайниках его души:
— Теперь моя очередь спросить: у кого-нибудь из вас чехи убили отца? — В тишине слышалось потрескивание костра. — Ни у кого! А у меня убили! Ты, Андрей, называешь меня черствым, несправедливым, Ефимыч хочет, чтобы я обнимал, может быть, сына того, кто в гражданскую бесчинствовал в нашей деревне… — Голос Дмитрия дрожал. — Я знаю, что у чехов были и красные отряды. Но в нашу деревню ворвались другие. Схватили всех мужчин… расстреляли…
Танкисты стояли, не шелохнувшись.
— Я был тогда пацаном. Мне не довелось узнать, что такое отец. Но я на себе испытал, что значит не иметь его. И я тогда еще решил — первого же чеха…
— Да при чем здесь…
— Я знаю, Андрюша, — вяло сказал Дмитрий. — Когда он свалился к нам в землянку, я подумал: вот он, чех… Но теперь я понял, что все мои тогдашние мысли — чепуха. — Он смотрел перед собой, словно загнанный зверь. — А вот забыть о гибели отца не могу, и потому душа у меня к ним не лежит.
— Я бы тоже не мог, товарищ капитан, — взволнованно согласился Ефимыч.
— Мой отец до сих пор жив, — сказал Беляев. — Но могу себе представить, что значит с раннего детства потерять его. Не знаю, Дмитрий Иванович, как бы я вел себя, окажись я на твоем месте…
— Ну вот, — глухо сказал Дмитрий. — То, что вы из меня вытянули, я вам говорить не хотел.
— Чехи на днях подписали с нами договор о дружбе, — сказал Леонтий.
Ветер усиливался. Сметал с заснеженных полей смерзшиеся мелкие льдинки и бросал их пригоршнями в котловину. Они кололи Дмитрию лицо, как иголки, но он стоял, устремив взгляд вдаль, не двигался.
Леонтий рассказал, что президент Бенеш сейчас в Москве, что он подписал договор и свободовцы будто бы ожидают его приезда сюда, на фронт. Неделю назад они были в Василькове, может быть, и сейчас там.
— Васильково?.. — переспросил Ефимыч и добавил: — Значит, они совсем рядом.
— Рядом, — подтвердил Леонтий. — Километра два на юго-восток.
Он показал в том направлении, но смотрел при этом не на Ефимыча, а на капитана.
Тот по-прежнему стоял, не двигаясь, но внутри его непримиримое «нет» начинало переплавляться в еще неопределившееся «да». Впереди бой с немцами. Времени мало.
А если этот бой последний для него? Умереть и оставить после себя недобрую память?
— Кто из вас, — неожиданно сказал он, — может часа на два отпустить одного солдата из экипажа?
Командиры танков, Беляев и Леонтий, ничего не понимая, смотрели на него. Он пояснил:
— Пойдет в Васильково с поручением к Станеку!
— Дмитрий Иванович! — Голос Беляева дрожал. — После всего, что ты нам сказал, ты хочешь…
Глаза Федорова сузились: быть может, именно отец Станека был среди тех, кто тогда бесчинствовал в их деревне…
— Я не спрашиваю вашего мнения о том, что делаю, — сказал он непреклонно. — Я спрашиваю, кто пойдет!
— Никто, — выпалил Беляев. — Кто ж теперь захочет.
— Эх вы, а еще минуту назад сами рассказывали, как Станек воюет!
Капитан не хотел еще что-либо объяснять и приказал:
— Выделите двух солдат!
Ефимыч подмигнул Леонтию:
— Отпустишь меня на часок?
Одобрено. Леонтием и капитаном.
— Кто еще?
Варвара, стоявшая в стороне, вдруг очутилась перед капитаном.
— Ты?
Взгляд Дмитрия переходил от Варвары к сибиряку, потом опять к ней, словно по невидимой ниточке.
Беляев смотрел на них и думал о себе, о своем возвращении: «Как встретит меня Соня, когда я с изуродованным лицом…» Он представлял себе ее расширенные от ужаса глаза, и кровь холодела в жилах.
— Не отправляй ее, Дмитрий Иванович! — неожиданно взмолился он. — Не годится, чтобы такая женщина говорила от имени капитана гвардии!
— Какая такая? — возмутился сибиряк. — Потрудитесь объяснить, товарищ лейтенант.
— Ты бы уж молчал! — крикнул ему Беляев. — Знаешь, что замужняя, а пристроился…
— Вы в наши дела не суйтесь, товарищ лейтенант! — Варвара встала между ними. — Вас это совсем не касается.
— Касается! — Лицо Беляева стало фиолетовым. — Я тоже женат, тоже далеко от своей жены, как твой муж от тебя. А этот стрелок?! Как подумаешь, что ему подобный у меня в Ленинграде… Это подлость!
— При чем тут подлость! Я люблю его.
— Тем хуже! — Беляев настоятельно потребовал — Дмитрий Иванович, прекрати это!
— Такие перекати-поле и в гвардейской роте… — накинулся на Варвару капитан. — Я тебя уже предупреждал!
Варвара в белом маскхалате искоса посмотрела на него, белки глаз сверкнули, словно и они были куском белоснежного полотна.
— Предупреждал? Очернили вы меня, товарищ капитан!
Беляев смотрел на нее тяжелым взглядом, но видел Соню: молодую, красивую, как Варвара. Прикрыл глаза. Залезть в танк, это лучшая маска для обезображенного лица. И стрелять! Стрелять! Мстить за павших, за изувеченных, за самого себя.
Варвара наступала на капитана: пусть вспомнит! Очернил ее именно в глазах чешского офицера. Поэтому она хочет пойти к нему вместе с Ефимычем. Рассказать, что и как.
— Иначе он будет думать, что в вашей роте дурные женщины. И с этим он приедет на родину. Вы ведь не хотите этого, товарищ капитан? А если хотите, ваше слово — и я никуда не пойду!
— Иди! — сказал Дмитрий. — Я с тобой разберусь, когда вернешься. Но с ним говори лишь за себя. От моего имени будете говорить вы, Алексей Ефимович.
— Не беспокойтесь, я все хорошо скажу, — заверил Ефимыч.
Беляев приказал солдату принести из его танка вещевой мешок. Вынул оттуда серебряную стопку, покрытую снаружи эмалью тонкой работы, внутри позолоченную. Протянул Ефимычу:
— Ефимыч, это подарок для Станека. Поцелуй за меня Георгия. Основания для этого веские, сам знаешь.
Ефимыч вертел в пальцах стопку:
— Подарок, как говорится, к месту. Иржи выпьет из него за нашу дружбу. — Глаза его хитро блеснули: — Бутылка у меня уже в кармане.
Варвара затянула тесемки капюшона и уже торопила старика:
— Алексей Ефимович, в путь!
Тот замурлыкал:
— Хорошая мы с тобой парочка — гусь и гагарочка! — Взял ее под руку, и они пошли.
Танкисты выпили водки, закусили бараниной и разошлись по своим машинам. Некоторые забрались в землянки. Поспать, если выдалась минутка, солдату всегда полезно: никогда не знаешь, будет ли на то время завтра.
Остались Беляев, Леонтий и капитан.
С шоссе долетал гул моторов. Двигалась колонна советских танков.
Дмитрий тихонько напевал.
— И ты еще поешь, Дмитрий Иванович? — укоризненно сказал Беляев.
— А почему бы нет? — капитан широко раскинул руки, словно для объятий. — Хорошо на белом свете, ребята! — Рассмеялся: — И ты, Андрюша, как свидетельствует твоя стопка, тоже радуешься возвращению к жизни.
Беляев оставался серьезен:
— Иногда — да. Иногда — нет. Но ты был сегодня чересчур уж веселый.
Капитан оглянулся: нет ли кого поблизости. Но своего тона не оставил:
— Смех — лучший фермент жизни.
Леонтий наклонился к нему:
— Пленные говорят, что немцы стягивают крупные силы…
— А мы разве не стягиваем? Послушайте! — Капитан кивнул головой в сторону шоссе. Блеснул зубами в улыбке: — Нас много.
Беляев приглушил голос:
— Изображаешь перед ребятами хорошее настроение, это я понимаю, я ведь артист. Но зачем ты играешь и перед нами?
Капитан старательно подгребал к огню несгоревшие ветки и молчал.
— Что же вы молчите, товарищ капитан? — встревоженно спросил Леонтий. — Думаете, мы боимся услышать правду? Или сами чего-то боитесь?
Капитан улыбнулся мягко и печально:
— Я думал о твоих малышах, Леонтий.
— Дмитрий Иванович, — возмущенно заговорил Беляев.
— Не сердись! Сейчас скажу вам все. — Он притянул командиров поближе к себе, понизил голос. Они, конечно, знают, сколько тут, на правом берегу Днепра, может быть наших. А немцы тем временем сосредоточили в районе Белой Церкви, Гребенки и Кагарлыка танковые дивизии СС «Райх», «Мертвая голова», 25-ю и 7-ю танковые дивизии, несколько пехотных дивизий. Перебрасывают сюда войска со всех концов Европы. Они вооружены «тиграми», модернизированными танками T-IV, самоходными орудиями «фердинанд». Все здесь радовались, когда попытка немцев взять обратно Киев к 28 ноября, как приказывал фюрер, провалилась. Но разве может он, Дмитрий Федоров, утаить от своих, что этот приказ остается в силе?! Он веткой подгребал пепел в кучу. Затрещали угли. Он отбросил занявшийся прут. — Немцы из последних сил будут пробиваться назад, к Днепру.
