предусмотрительности, но по этому можно судить, как велики были опасения. Мы ехали шагом в карете о многих стеклах, окруженной несметною и мрачно-молчаливою толпой. Взволнованные лица, на нас смотрящие, имели вовсе непраздничное выражение. Никогда в жизни не забуду тех минут, когда мы вступили в церковь, следуя среди толпы ни единым возгласом не заявлявшей своего присутствия. Можно было слышать наши шаги, а я была убеждена, что достаточно было малейшей искры, чтобы все кругом воспламенилось. Я взглянула на Государя, поняла, что происходило в его душе, и мне показалось, что колена подо мною подгибаются»[992]. Здесь же графиня прямо сообщает, что «с минуты на минуту ждали волнения раздраженной и тревожной толпы. Дворянство громко винило Александра в государственном бедствии»[993]. Н. К. Шильдер, автор классических биографий Александра I и Николая I, цитируя Р. Эдлинг, зафиксировал в своей книге, посвященной истории царствования старшего из братьев: «Однако, все обошлось благополучно»[994]. Вряд ли с историком можно в полной мере согласиться, имея в виду воздействие, которое эти события произвели на императора Александра.
В письме сестре общественные реакции такого рода[995] монарх объяснял устройством мироздания («Это… в порядке вещей в этом мире») и работой агентов Наполеона, которым дано задание дискредитировать любые его действия («…если я буду находиться в армии, приписать мне все неудачи… если бы меня не было в армии было решено приписать это недостатку мужества»[996]). Измучившись поиском все новых и новых причин для самооправдания, Александр в конце концов признавался в отсутствии военного таланта: «Что касается таланта, быть может его у меня нет, но ведь приобрести его нельзя: это дар свыше, никто еще сам не приобретал его»[997]. Он рассуждал и о неизбежности своего поражения как монарха: «…мы переживаем столь ужасный кризис и имеем дело со столь адским противником, сочетающим ужасное злодейство с самыми выдающимися дарованиями, которому помогают вооруженные силы всей Европы и множество талантливых людей, выработавшихся в течение 20 лет постоянных войн и революций, что нет ничего удивительного, если я испытываю неудачи»[998]. Наконец, он писал об одиночестве, которое испытывает, и участи «не быть признанным обществом», «быть всеми покинутым»[999].
Интересно, что, говоря о давлении, которое на него оказывали в связи с назначением М. И. Кутузова, Александр I упомянул в этом письме, что ему советовали назначить во главе войска «безнравственного» и «вероломного» Петра Палена[1000]. Преступление Палена – убийство Павла I во время переворота 1801 г. – было всем известно. Однако стремление императора занять по отношению к Палену позицию человека морально безупречного не могло никого обмануть. Русское общество никогда не забывало, что и сам Александр был замешан в заговоре против Павла I. Тем интереснее, что в момент серьезнейшего кризиса эти события «припомнил» и сам император. Между прочим, такой ассоциативный ряд с ретроспективным переходом от войны 1812 г. к перевороту 1801 г. можно обнаружить не только у Александра I. Упоминавшаяся графиня Эдлинг также увидела связь между событиями. Рассуждая о неблагодарности русского общества периода Отечественной войны, она вдруг отметила, что «Государь (Александр I. – Прим. авт.) не мог позабыть времени своего вступления на престол, когда сердце его наиболее нуждалось в утешении и когда он его не встретил»[1001].
Мнения историков относительно участия Александра I в заговоре, который закончился убийством его отца императора Павла, разнятся. Часть исследователей указывает, что Александр не знал о планах заговорщиков и был потрясен произошедшим; другие, напротив, отмечают, что наследник был осведомлен о готовящихся событиях, но прямого участия в «дворцовой революции» не принимал и, очевидно, не предполагал, что ночь с 11 на 12 марта 1801 г. закончится трагически[1002]. В любом случае общественное восприятие Александра I в России и в Европе в известной мере выстраивалось в привязке к этому событию, ведь император был не просто цареубийцей – он был отцеубийцей. А. Чарторыйский полагал, что переворот 1801 г. «оставил в душе Александра на всю жизнь мрачный отголосок преступления, совершенного над его отцом, которое, как он был убежден, пало на него и никогда не смоется»[1003]. Князь полагал также, что горькие сожаления и жестокие угрызения совести Александр «постоянно старался оживлять и растравлять в своей душе»[1004]. За пределами империи российского монарха могли прямо обвинять в произошедшем. Показателен известный случай с плененным при Кульме в 1813 г. французским генералом Домиником-Жозефом Вандаммом, который в ответ на упреки Александра I относительно плохого обращения с пленными заявил российскому императору: «По крайней мере, меня не могут обвинить в убийстве своего отца». Завуалированным, но от этого не менее оскорбительным был и намек на переворот, прозвучавший в ответе Франции на русскую ноту протеста по поводу захвата герцога Энгиенского. В этом тексте Ш. Талейран, министр иностранных дел Наполеона, задавал российскому императору провокационный вопрос: если бы Александр знал, что убийцы его отца находятся в нескольких километрах от русской границы, разве он не поступил бы так же, как Наполеон с герцогом Энгиенским?[1005]
Хотя в России тема участия Александра I в убийстве Павла была табуирована, вспоминали о ней регулярно[1006]. Даже провожая монарха в последний путь в марте 1826 г., современники не преминули отметить зловещее совпадение даты похорон Александра I с датой убийства его отца[1007]. В околоофициальном описании церемонии, опубликованном в «Отечественных записках», содержалось сразу несколько отсылок к императору Павлу I. Так, в начале автор текста указывал, что торжественное погребение императора Александра I произошло «по удивительному стечению обстоятельств – ровно через 25 лет по возшествии Его на престол, 12 марта 1801 года»[1008]. В самом конце описания автор, словно желая «закольцевать» текст, еще раз подчеркнул связь Александра и Павла, отметив, что сын был похоронен рядом с отцом[1009].
В 1812 г. император был «непризнан» и «покинут» русским обществом. Он утратил столь важную для периода войны сопричастность происходящему. Александр I был практически изолирован и в отношении принятия решений, связанных с ведением военной кампании. Согласно существующим в литературе подсчетам, в период с 19 ноября 1812 г. по 28 февраля 1813 г. 9 из 10 военно-политических, военных и административных решений принимались лично М. И. Кутузовым и только 1 из 10 оформлялось с отсылкой на волю императора[1010]. Испуг Александра, его непонимание ситуации видны в переписке с М. И. Кутузовым, которому, без сомнения, приходилось выдерживать в этот момент сильнейшее давление со стороны монарха. Так, 2 октября 1812 г. император выговаривал фельдмаршалу относительно его действий, которые, по мнению монарха, могли нанести урон прикрывавшему Петербург корпусу П. Х. Витгенштейна: «На Вашей
