ощутил острое желание поступить так же. Но он сдержался, понимая, что, если бы сделал это, то только для того, чтобы отправиться в таверну «Тысяча Якобинцев», взять за руку рыжеволосую Астрид и утащить её на пляж, чтобы любить её на песке до рассвета.
Он ограничился тем, что посвятил несколько минут воспоминаниям о приятных событиях минувшей ночи, а затем сосредоточился на детальном пересмотре своего плана, придя в итоге к выводу, что им потребуется вся удача на свете, чтобы довести его до успешного завершения.
Три часа спустя Лукас Кастаньо, пахнущий ромом и дешёвыми духами, уселся рядом с ним, расплывшись в широкой улыбке.
– Я её видел, – сказал он. – И мы поговорили. Ты был прав: хочется её съесть.
Его капитан бросил на него долгий, трудно интерпретируемый взгляд, а Лукас лишь улыбнулся и махнул рукой в знак отказа.
– Не волнуйся, – успокоил он. – Я даже пальцем её не тронул. Замутил с китаянкой. У меня всегда была слабость к китаянкам. – Он тяжело хлопнул капитана по плечу. – И я понял, что ты ей нравишься! – воскликнул он со смехом. – Очень нравишься! Когда я сказал, что ты на «Жакаре», у неё аж глаза загорелись, когда она спросила, собираешься ли ты сойти на берег. Она страшно разочаровалась, когда я сказал, что ты на дежурстве. – Лукас откинулся назад на своём месте. – Наверное, поэтому я и выбрал китаянку.
– Что ещё она у тебя спросила?
– Захочу ли я сменить работу, но ясно, что она пыталась выведать информацию о корабле и старом капитане.
– Значит, наживка проглочена.
– С концами. Теперь главное, чтобы Момбарас проглотил её тоже.
– А что, если он проглотит, но решит заявиться на борт неожиданно, чтобы силой забрать карты?
– В самой бухте Порт-Ройяла? – удивился панамец. – Забудь! Даже «Истребитель» не осмелится на такое. – Он обвёл рукой пространство вокруг. – Это место священно для всех пиратов, корсаров, флибустьеров и буканьеров мира, – добавил он. – Единственное настоящее святилище, что осталось на земле.
– Забавно, не правда ли? – заметил капитан. – Здесь сосредоточено самое большое количество преступников, какое когда-либо существовало, но при этом это единственное место, где честный человек может чувствовать себя в безопасности.
Лукас Кастаньо хихикнул, слегка пьяно.
– Надеюсь, что в этом чудесном городе сейчас нет ни одного честного человека, – сказал он. – Иначе он ограбит нас всех. – Он почти шатаясь поднялся на ноги. – Пойду спать, – заключил он. – Наживка заброшена, теперь дело за терпением.
«Терпение» – слово, которое крайне редко встречалось в личном словаре тех, кому ещё не исполнилось двадцати четырёх лет, и Себастьян Эредия не был исключением, несмотря на то, что жизнь на борту «Жакаре» научила его часами и днями ждать появления добычи на горизонте.
Пираты и корсары, в конце концов, были лишь рыбаками, охотящимися за кораблями, всегда готовыми наброситься на свою жертву. Но на этот раз маргаритенец знал заранее, что жертва особенная, и не только потому, что это был один из самых мощных кораблей Карибского моря, но ещё и потому, что его капитан считался самым жестоким из преступников.
Момбарас – никто никогда не знал его настоящего имени – большую часть своей жизни посвятил мерзкому занятию – вспарыванию испанцев ради собственного удовольствия. А может, потому, что искажённые рассказы какого-то фанатичного священника настолько затуманили ему голову, что он превратился в неконтролируемого фанатика.
Возможно, если бы в момент чтения трудов отца Бартоломе де лас Касаса он знал, что тот, прежде чем стать защитником индейцев и злополучным создателем пресловутой «чёрной легенды Испании», был крупнейшим работорговцем на острове Эспаньола и главным вдохновителем несправедливого и жестокого Закона о Энкомьенде, введённого его добрым другом и покровителем, губернатором Овандо, тогда ещё юный Момбарас задумался бы о том, что раскаяние никогда не должно служить флагом для начала кровавого крестового похода.
Азартный игрок, бабник, пьяница, дебошир и, прежде всего, честолюбец, Бартоломе де лас Касас считался одним из самых ненавистных людей в Вест-Индии до рокового дня, когда он посетил строгую церковную службу, где ему публично припомнили все его грехи. Именно тогда он внезапно решил исправиться, приняв сан и став на тот путь, который до него прошли многие грешные женщины, мгновенно превращавшиеся в пуританок сразу после замужества.
Мало кто за всю историю причинил столько вреда стольким людям, как Бартоломе де лас Касас. Именно по его вине миллионы несчастных индейцев стали рабами, а также по его вине огромное большинство тех, кто никогда не помогал ему навязывать это рабство, вошли в историю как зловещие угнетатели.
Но всего этого не могла знать больная фантазия впечатлительного французского юнца, который решил, что «испанец» равно «преступник», и поклялся уничтожить любого, кто родился в соседней стране, самым жестоким способом.
По сути, эта ненависть, вероятно, была лишь оболочкой, прикрывающей куда более личные ненависти, ведь со временем стало очевидно, что для садиста Момбараса не имело значения, кто оставлял свои внутренности в лесу – испанец, англичанин, голландец или представитель любой другой национальности.
Безоговорочный поклонник и ученик своего соотечественника Л’Олонуа, чьим величайшим удовольствием было вырывать сердце у своих жертв и пожирать его у них на глазах в момент их смерти, он вместе с ним на протяжении трёх десятилетий составлял самый мрачный дуэт, чья дурная слава покрыла позором дело карибских пиратов. Этот груз они оставили в наследство, и пиратство так и не смогло избавиться от этого бремени.
Справедливо признать, что, если самыми эффективными корсарами Антильских островов были, без сомнения, англичане Дрейк, Рэли и Морган, то самыми ненавистными пиратами считались французы Монбар и Л’Олонн, несмотря на то, что наиболее «восхищавшими» были также французы Вент ан Панн и Шевалье де Грамон.
Из всех, кто составлял верхушку столь грозной армии, единственным, кто, по-видимому, оставался в живых, был кровожадный Ангел-Истребитель, хотя, возможно, ещё был жив и элегантный Шевалье де Грамон, о котором говорили, что, как и Монбар, он ушёл на заслуженный отдых и больше не вернётся.
Неудивительно, что в ночь следующей субботы, когда энергичная рыжеволосая привела Себастьяна к себе домой, его сердце забилось сильнее, стоило ему столкнуться с демоническим гигантом, который наблюдал за ним из глубины глаз, прятавшихся под густыми, словно джунгли, бровями.
– Так ты пилот «Жакаре»? – заговорил гигант голосом, будто доносящимся из самой глубины «самой глубокой пещеры». – Я Монбар-Истребитель.
Он говорил очень медленно, на «пичинглише» – уличном жаргоне антильских моряков, состоящем из пестрой смеси английских, французских, испанских, португальских и голландских слов, среди которых часто попадались выражения из карибского диалекта, которым пользовались многие из его диких членов экипажа.
Мужчина с острова
