смог. Ну не могу я стрелять в человека, который мне не угрожает. По крайней мере в данную минуту. Проклиная себя за излишнюю слабохарактерность, пошел в сторону двери, на пороге которой лежал громила. Только сейчас я заметил две двадцатилитровые канистры, стоявшие рядом с дверью, и понял, почему так сильно пахнет бензином. Они собирались устроить здесь что-то вроде пожара 1812 года. Что ж, я помешал сжечь исторический памятник, и может, благодарные потомки когда-нибудь вспомнят мой маленький вклад в сохранность исторического облика города.
Я осторожно перешагнул через громилу, ожидая, что он сейчас очнется и схватит меня своими ручищами, но громила не шевелился, и, быстро пробежав через огромный банкетный зал, через пару секунд я был возле лестницы.
Уже выходя из квартиры, я вспомнил про типа, которого оглушил, но мог бы этого и не делать. Он стоял передо мной. Точнее не стоял, а прыгал. Что-то тяжелое, как шар от боулинга, врезалось мне в живот, и, согнувшись от непереносимой боли, я понял, что это была его нога.
Я упал, и это спасло меня от следующего удара, который наверняка размозжил бы мне голову. Промахнувшись, нападавший потерял равновесие и взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. Из последних сил я ударил ногой по его опорной ноге, и Аркадий, а это был именно он, рухнул как подкошенный. Я видел, как подпрыгнула его голова, ударившись о каменный пол, и снова упала. Затем наступила тишина. Никто не шевелился…
Часть восьмая
Я в который раз за последние дни ощущал себя выброшенной на берег рыбой, так и не научившейся дышать земной атмосферой, а мой последний противник, кажется, и вовсе не дышал. Путь был свободен, но сил, чтобы встать, не было никаких, и я лежал, кривясь от боли и мечтая о смерти. В голове что-то щелкало, как в свихнувшемся компьютере, который на все запросы отвечает: «Программа выполнила недопустимую операцию. Перезагрузить компьютер?»
Точно так же или очень похоже было сейчас. Как только я начинал думать про Германа, про его второе имя или про то, куда он все-таки подевался, в голове раздавался явственный щелчок, и кто-то явно умнее меня советовал перезагрузиться. То же происходило, когда я думал о Лене, о том, почему она не ответила на звонки; о Кате, как она, где?! Каждая из этих загадок включала в мозгу функцию защиты от перегрева, и вопросы оставались без ответов, без версий. Если к этому добавить мои физические, так сказать, телесные страдания и муки, то мне в самый раз было место на свалке. После удара этого Аркадия в животе царил настоящий ад, почему-то напомнивший о продавце шаурмы.
Я не заметил, как погрузился в сон. Строго говоря, это был даже не сон, а своего рода видения. Чудилось, что надо мной склоняются разные люди, одних я знал, но не помнил, кто они, другие же были и вовсе незнакомы. Все они говорили одно и то же слово, которого я никак не мог услышать. Я пытался прочесть по губам, но то ли они говорили не по-русски, то ли я плохой сурдопереводчик, словом, я не понимал, что им нужно. Потом появилось лицо, словно вдалеке, но я узнал – это была Катя. Она тоже сказала это слово, и в моей голове оно прозвучало тревожным набатом.
«Вставай!» – прошептала она тем волшебным способом, которому научил ее отец.
Я открыл глаза. Или один глаз? Где-то далеко внизу хлопнула дверь, и чьи-то шаги послышались на лестнице. Быстрые и тяжелые. Попытка встать успехом не увенчалась, но силы покинули меня. Не имея возможности пошевелить даже пальцем, я лежал и ждал, пока меня найдут. Не было сил даже на то, чтобы держать открытым свое единственное око, и веки вновь смежились. Что-то мелькало перед глазами, расплывчатые лица вновь что-то говорили, а потом вдруг появилось улыбающееся лицо Германа. Он не шептал, он кричал. Причем так громко, что я именно по этой причине не понимал его. Его слова были похожи на какой-то странный, почти неземной слог «бах», и это «бах» было таким громким, что я очнулся. Рядом со мной, прижавшись к стене, сидел Герман, и из его руки вылетало пламя, которое сопровождалось этим странным, но очень громким словом.
И тут компьютер заработал. Я видел, как шевелятся губы моего бывшего одноклассника, видел, что в его руке зажат огромный пистолет, из которого извергалось пламя, после чего сразу же раздавалось оглушительное «Бах!», и что-то медленно, но верно прорисовалось в моем истерзанном мозгу.
«Герман жив?» – Эта удивительная мысль не вызвала во мне почти никаких эмоций. Гораздо интереснее была другая: «А в кого он стреляет?»
Уши перестали реагировать на грохот, раздававшийся прямо над головой, но последнее «Бах!» слышал отчетливо и гораздо громче предыдущих. Пальба стихла. Не в силах говорить, увидел, как мой бывший одноклассник встает и поднимает меня. Потом мы бежали по лестнице. Точнее, он нес меня, спускаясь бегом. Оказавшись на улице, где уже занимался рассвет, он осторожно поставил меня на ноги и спросил:
– Идти можешь?
Я кивнул или мне показалось, что кивнул, потому что Герман снова спросил, могу ли я идти сам. Сделав пару шагов, я прислонился к огромному джипу, стоявшему у самого подъезда, и сказал:
– Там, в машине… коробки.
Герман все понял. Отодвинув меня к капоту, он разбил пистолетом стекло и, сунув в разбитое окно руку, открыл дверцу. Потом был временный провал, секунд пять или десять, после которого я увидел себя уже возле «Тойоты».
– На ней, – только и смог сказать я, после того как вынул из кармана ключи от машины.
Герман неодобрительно хмыкнул и, уложив меня на заднее сиденье, сел за руль. Машина рванула, унося нас от проклятого дома. Последнее, что я видел, глядя в боковое стекло автомобиля, это красноватый отблеск в окнах второго и третьего этажей и маленькие язычки пламени, осторожно лижущие окна бывшего клуба садомазохистов…
Часть девятая
…Засыпать всегда приятнее, чем просыпаться. Это одно из тех немногих открытий, которые я сделал за свою тридцатилетнюю жизнь. И касается оно многих жизненных аспектов, включая даже такие одиозные, как любовь, когда, бывает, полюбишь кого-то, и все вокруг кажется волшебным сном, а потом в один прекрасный день вдруг обнаруживаешь, что «твой ангел» любит мексиканские сериалы и дорогие подарки больше чем тебя. Это касается и веселых застолий, когда все хорошо, весело и приятно, но, проснувшись утром, понимаешь, что твоя не самая умная голова начинена такой взрывоопасной смесью, от которой отказался бы сам Нобель.
Словом, это открытие применимо ко многим и многим моментам нашей непродолжительной и порой совершенно бессмысленной жизни. Но в данном случае речь идет именно о сне, как о таковом. Мне снилось что-то приятное, волнующее, связанное с чем-то настолько прекрасным, что вообще невозможно передать никакими словами, но потом сон резко закончился, и я очнулся в своей квартире, а первая мысль была о невыносимой боли в теле.
Я сразу узнал свою маленькую квартирку, несмотря на то, что видел ее одним глазом, но утверждение, что родные стены придают сил – подлая выдумка писателей. Едва я проснулся, как боль с учетверенной силой накинулась на меня, отыгрываясь за часы вынужденного простоя, что я пребывал в беспамятстве. Не
