Николаевич, тронули, дорогой мой сосед, и вы теперь уже ничего не измените. И я не могу. Как бы мне того ни хотелось.
Герман положил свою большую ладонь мне на руку.
– Валя, ты сделал все, что мог. Так бывает, и не в нашей власти изменить прошлое, – он тихо вздохнул, – не трави себя.
Я слышал его слова сочувствия, но что за дело мне было до них? Разве какие-то слова вернут девушку, которую я не смогу забыть уже никогда?!
Внезапно я что-то вспомнил и, резко поднявшись на ноги, от чего у меня закружилась голова, сунул руку в карман джинсов. Нащупал ключ и вынул его.
– Я знаю, где тот почтовый ящик. – Догадка была интуитивной, на клеточном уровне, но я был уверен, что не ошибаюсь. – Где сейчас «Тойота»?
– Стоит перед домом. – Герман обеспокоенно посмотрел на меня.
– Дай ключи, – я встал и протянул руку.
Герман тоже встал.
– Вместе поедем, – и, не спрашивая моего согласия, широким шагом направился к входной двери.
За рулем сидел я. Герман не стал перебираться на заднее сиденье, а как-то умудрился втиснуться на переднее, и теперь мне было неудобно смотреть в правое зеркало.
– Может, ты скажешь, куда мы едем? – спросил Герман, когда машина выруливала на Волгоградский проспект.
– Я не уверен, но мне кажется, это не совпадение, – я словно думал вслух.
– Что за совпадение? – Герман почему-то нервничал.
– Скоро, уже скоро. – Я слышал, что он мне говорит, но мои мысли были гораздо громче.
Герман отвернулся. «Тойота» летела по Волгоградскому проспекту, обгоняя справа и слева, нарушая одно правило за другим, но за рулем сидел я, и это была моя стихия. Не было абсолютно никакого смысла в этой бешеной гонке, но мне хотелось закончить с этим делом как можно быстрее. В голове крутилась строчка последнего листка инструкции, что-то типа он все знает. Я знаю? Может быть, но что именно? Я много чего знаю, а в последние три дня узнал столько, что хватит на годы. Может, он знал… Или думал, что знает?
Я все думал и думал, практически не отвлекаясь на дорогу. Во мне сидел кто-то еще, управлявший автомобилем, замечавший препятствия и вовремя реагировавший на них. Этот другой не вмешивался в мои мысли, отвечая лишь за нашу сохранность. А я, думающий, готов был признать, что я неудачник. Если моя идея окажется бредом цветной кобылы, тогда я просто не знаю, что еще можно сделать. Да и нужно ли будет что-то делать вообще?!
Надо отдать Герману должное, он не вмешивался ни в мои мысли, ни в управление автомобилем. Сидел молча, никак не реагируя на высокую скорость. Лишь уселся поглубже и пристегнул ремень.
Я повернул на Ставропольскую улицу и через пару минут остановился возле Катиного подъезда. Несмотря на теплый вечер, людей на улице не было, если не считать мальчишеских голосов, доносившихся с соседней спортплощадки. Я выбрался из машины, отмечая, как напряглось все тело. Даже боль не то чтобы отступила, а будто сжалась, готовая ударить, как только я расслаблюсь. Герман с трудом выбрался из машины и, оглянувшись на сиденье, на котором только что сидел, сказал:
– Назад поеду на заднем.
Я ничего не ответил. Просто повернулся и зашагал к подъезду. Дверь была на кодовом замке, так что пришлось ждать, пока кто-нибудь не выйдет из подъезда. Герман встал рядом, и я слышал его тяжелое дыхание. Все-таки нелегко таскать сто с лишним килограммов.
– Гера, а сколько ты сейчас весишь? – я решил не упускать возможности.
– Тебе в килограммах или фунтах? – язвительно осведомился Герман.
– В килограммах. Так привычнее, – спокойно ответил я, глядя, как исчезает с его лица улыбка. Правда, всего на секунду, так что, может, мне и привиделось.
Запищал домофон, и из подъезда вышла немолодая уже женщина, ведя на поводке ризеншнауцера. Это был здоровый кобель с лихой стрижкой под Джорджа Майкла и, судя по глухому ворчанию, не самый миролюбивый. На меня он не обратил внимания, а Герман почему-то возбудил его, да так, что женщине пришлось натянуть поводок, а Герману отойти от подъезда, чтобы пес не достал его.
– В наморднике надо гулять, женщина, – Герман не кричал, и словечек, используемых обычно для связки слов не прибавлял, но женщина не осталась в долгу, срезав Геру одной-единственной фразой:
– Не бойтесь, он только дома кушает, – и пошла. Гордая такая, решительная.
Герман повернулся ко мне.
– Я говорил тебе, что все бабы…
– Говорил. Пошли, сколько еще дверь держать? – Я действительно стоял в дверях, ожидая, чем разрешится ситуация с собакой. Герман вошел следом. Я прошел вперед, повернул направо и поднялся на несколько ступенек. Передо мной висели почтовые ящички, а я искал ящик под номером 32. Он нашелся быстро, и с первого же взгляда было видно, что это советский почтовый ящик, весь погнутый, некрашенный уже давно, но тем не менее с плотно прижатой дверцей, на которой висел маленький замочек.
Я вытащил ключ и вставил его в замок. Ключ не входил. Я повернулся, чтобы извиниться перед Германом за ненужные гонки по городу, которые я устроил в надежде найти диск в почтовом ящике Кати, и замер. Герман стоял в трех шагах от меня и, держа в руках пистолет, по-прежнему улыбался, но улыбка его была уже неестественной.
– Ну, где диск, Валя? – У него и голос дрогнул, и, как мне показалось, рука.
– Это что? – спросил я, указывая на пистолет.
– Это пистолет, Валя. Так где диск-то? – Он чуть склонил голову набок, словно пытаясь что-то разглядеть у меня за спиной. Я понял. Он не знает, что ключ не подошел, и не видит моей руки, которая так и застыла вместе со мной, когда я увидел пистолет. Я решил не показывать ее.
– Вижу, что это пистолет, – я старался говорить спокойно, – почему ты его так держишь?
Герман задумался на секунду.
– Понимаешь, Валя, я бы рад как-нибудь по-другому решить, но выхода нет. Ты знаешь слишком много, чтобы оставлять тебя в живых. Так что отдавай диск, и закончим на этом. Ты же не хочешь, чтобы кто-нибудь еще пострадал?
Его человеколюбие было таким естественным, что я на миг усомнился в происходящем. Внезапно по какой-то странной ассоциативной связи мне вспомнилось, как меня срубило в номере «Метрополя».
– Гера, а что ты мне подсыпал тогда в коньяк?
– Реланиум, немного. Мне надо было проверить, нашел ли ты тот диск.
Было отчего-то противно и горько. Настолько, что моя врожденная язвительность просто не могла больше сдерживаться.
– И последний вопрос, сколько же все это весит? – Хотелось сказать ему напоследок какую-нибудь гадость, и все тут. Кажется, у меня получилось.
Герман почему-то покраснел и, чуть опустив пистолет, указал им на себя, поднимая от ног к голове:
– Вот «это» все весит сто тридцать семь килограммов. А теперь…
Что теперь, я так и не узнал. Вновь запищал домофон, и Герман на секунду отвел от меня глаза. Резко выбросив из-за спины руку, я швырнул в него маленький, но довольно тяжелый ключ. Не целился куда-то, так, лишь бы попасть, но вышло неплохо. Ключ угодил ему точнехонько в лоб. Я увидел, как закатились кверху его глаза, и мгновенно преодолев расстояние между нами, схватился одной рукой за пистолет, привычно отворачивая его от
