— Дорогие товарищи! — зазвенел над площадью его голос. — На днях нам пришлось еще раз быть свидетелями, а некоторым — жертвами подлого преступления наших хозяев. Я хочу рассказать вам правду о том, что в действительности случилось на Смирновской шахте.
Он остановился, вынул из кармана небольшую книжечку, переложил ее из руки в руку и, не читая, продолжал:
— Как видно, хозяевам и, в первую очередь, управляющему, не по сердцу наши самые лучшие люди-те, кто защищает интересы рабочих, кого Мы считаем своим авангардом, своей гордостью. Они решили обманным путем собрать этих товарищей в Смирновскую шахту и там похоронить их живыми. Вот свидетель неслыханного, подлого убийства наших товарищей. Смотрите! — с этими словами он вытащил за руки на подмостки Алешу. — Руками вот этого мальчика поджег бикфордовы шнуры английский убийца Жульбертон. А потом, чтобы спрятать следы своих кровавых дел, два раза пытался его сжить со света. Вот какие дела творят наши подлые хозяева. Вот как относятся они к своим работникам. Вот их благодарность за то, что мы, холодные и голодные, не считаясь со своим здоровьем, день и ночь гнем на них спины.
По площади прокатился гул, поднялся шум, раздались крики:
— Правильно говорит!
— Ив листовках так написано!
— Изверги! А мальчишку за что?
— Как за что? Рабочий он. Вот, значит, и виноват. — Измываются чужаки над нами, спасу нет!
— Как лютые звери растерзали наших шахтеров, а сколько поранили, простудили и калеками сделали? — с го речью продолжал Саша. — И им все это нипочем, на нас же отыгрываются, нас же обвиняют. Вот и сейчас, ни за что ни про что обвинили во всех грехах Папахина, хорошего чело века, и, как разбойника, упрятали в тюрьму, а настоящие виновники ходят на свободе, посмеиваются…
Саша умолк.
Со всех концов неслись-яростные крики. Площадь бурлила:
— Душегубцы!
— Убийцы!
— Звери проклятые!
— В шахту их надо побросать!
— Станового, подлюку, тоже с ними туда сбросить!
— Зачем шахту поганить будем? — кричали с другой стороны. — Сюда их давай. Здесь и раздавим этих тварей.
Александр снова поднял руку, и опять над площадью зазвенел его голос:
— Товарищи! У нас больше нет сил, мы не можем больше терпеть этого насилия!
— Не можем! Не можем! — гудела толпа.
— Мы должны потребовать, чтобы Петчер, Жульбертон и вся их свора были сосланы на каторгу. Мы требуем, чтобы искалеченные, простуженные шахтеры и их семьи лечились и содержались за счет завода. Семьям убитых должно быть немедленно выдано пособие и установлена пенсия!
Над площадью стоял гул. Он то стихал, то вновь нарастал, поднимался и, казалось, был готов снести все, что встанет на его пути.
Взволнованный Саша смотрел на бушующую площадь.
«Лишку перехватил, — думал он с тревогой. — Полегче бы надо. Как бы на расправу не бросились».
Вдруг на подмостки выскочил щупленький, с растрепанной бородкой, глазастый бухгалтер. Он яростно взмахнул руками и, как бы хватая кого-то за горло, пронзительно закричал:
— Опять требование затеяли! Опять обман? А вот мы хотим сейчас же решить все вопросы. Решить по-нашему, по-революционному. Мы предлагаем привести сюда всех врагов революции и сейчас же их судить! Судить всех, в один момент, — закричал он еще громче. — Судить и именем революции экспроприировать! Экспроприация экспроприаторов-и полная свобода! Вот наш лозунг. Свободолюбивая часть рабочих нашего завода обязана применить к буржуям революционное воздействие и удовлетворить требования остальных. Мы настаиваем: награбленное капиталистами богатство сделать нашим. Тот, кто с этим не соглашается, тот враг и душитель свободы. Да здравствует анархия!
— Молодец! Так их! — послышались отдельные выкрики.
Однако они сейчас же потонули в поднявшемся шуме и громких криках собравшихся.
— Ума-то, видать, у тебя и на копейку нет!
— Болтун!
— Слезай, все равно тебе никто не поверит!
— По физиономии видно, что ты за птица!
Кто-то потянул оратора за полу пиджака. Разозлившись, бухгалтер несколько раз плюнул и, выкрикнув похабщину, спрыгнул с телеги.
После анархиста на телегу поднялся куренный мастер Мигалкин. Он бережно, обеими руками, как большую ценность, снял с головы войлочную шляпу и, удерживая ее на животе, низко поклонился. Затем пригладил подстриженные в кружок жирно намасленные волосы и, важно откашлявшись, закричал сиплым голосом:
— Граждане! Разрешите у вас спросить, сколько раз мы слушали этих горлопанов? И кто из нас не помнит то время, когда мы не только слушали их, но и делали все, что они говорили? Я надеюсь, дорогие граждане, — вопроси тельно оглядывая собравшихся, продолжал Мигалкин, — что мы не забыли и того, к чему нас это приводило. Так не ужели опять, как Фома непомнящий, мы снова пойдем за ними? У нас случилось немалое горе. Погибли наши братья.
Но это произошло совсем не по той причине, о которой нам здесь толкуют… Сказано: ни один волос не упадет с головы человеческой без воли всевышнего. Все, что делается с на ми, делается по воле божьей. Вот что мы должны всегда помнить. Слов нет, — делая горестное лицо, уже тише про должал он, — мы должны потребовать, чтобы семьи погибших были вознаграждены. Но мы не допустим, чтобы между нами снова начались распри и неурядицы. Итак, дорогие братья, нам надо принять это общее горе как кару всевышнего. Нужно организовать похороны умерших с подобаю щей торжественностью. С иконами и со смирением в сердцах.
В стороне послышались жидкие аплодисменты. Мигалкин хотел было продолжать речь, но его прервал поднявшийся шум.
— Иди к чертовой матери! — послышалось из толпы.
— Гоните, гоните его с трибуны! Ишь, дураков ищет!
— Как есть батя, только кадила не хватает…
Слушая нарастающие крики, Мигалкин торопливо пере крестился, согнувшись, спрыгнул с телеги.
Некоторое время телега оставалась пустой. Затем к ней подошел механик паровозного депо. Этого человека знали: он руководил заводскими меньшевиками и был у них в большом почете.
Поглаживая окладистую бороду, оратор долго молча смотрел на собравшихся и только после того, как в толпе послышались нетерпеливые голоса, заговорил.
— Дорогие товарищи рабочие! — сказал он, снимая с головы фуражку и протягивая вперед руки. — Каждый из нас искренне возмущен случившимся на заводе.-: При этом он тоскливо вздохнул и на некоторое время утих. — Даже не вдаваясь в существо дела и не выискивая причины гибели наших товарищей, мы можем смело заявить о том, что виновники безусловно должны понести наказание… Но не наше дело устанавливать меру самого наказания. Для этой цели существует законная власть. Это ее прямое дело. Но мы, конечно, тоже вправе просить у властей самого скорого и самого внимательного разбора этого злосчастного дела. — Вынув из кармана большой красный платок, оратор вытер вспотевший лоб и, несмотря на неодобрительные возгласы, продолжал: — Не будем зря шуметь и разжигать вражду, как это пытался сделать первый оратор. Мы должны отказаться от невыдержанных и оскорбительных выражений. Наша задача заключается в том, чтобы и в этом случае найти опору для разумного соглашения. Пусть не думают, что мы делаем это из-за слабости, — стукнув рукой в грудь, продолжал он с угрозой. — Нет! Не в этом дело. Мы просто не хотим, не разобравшись, поднимать шума, и надеемся, что полиция сама добросовестно разберется и накажет виновных. Если этого не произойдет, — гордо выпрямившись и подняв вверх руку с фуражкой, закончил оратор, — тогда мы соберемся вновь и наши слова и речи будут совершенно иными.
— Правильно! Правильно! — послышались отдельные голоса.
— Неправильно! Чепуху мелет! — закричали другие.
— Крутит, как всегда! Зубы заговаривает!
— Вместе с хозяином головы нам морочит. Пора эту поганую глотку заткнуть!
— Ни за грош, ни за копейку продают рабочих!
— Предатели, ясно давно!
Но другие кричали, что оратор говорит толково и нужно дать ему высказаться до конца. Шум продолжался до тех пор, пока из-за лесочка не появилась группа рабочих, возглавляемая — Гайдариным. Шагая крупным шагом, Еремей подымал что-то обеими руками над обнаженной головой. В руках других рабочих трепетали флажки и знамя.
На площади послышались приветственные возгласы:
— Со Смирновской! Делегация со Смирновской! Расступитесь!
Толпа медленно расступилась… Образовался проход к трибуне. Когда делегаты вошли на площадь, все увидели, что Еремей несет в руках эмблему труда — серп и молот. Со всех концов площади грянуло могучее ура.
Шапочкин предоставил слово представителю шахтеров Смирновской шахты.
На импровизированную трибуну взошел Гандарин. Площадь замерла.
