обдумать, где ему, погрязшему во лжи, провести ночь, Так не может продолжаться, что-нибудь произойдет, как-то разрядится эта наэлектризованная атмосфера. Нечто подобное ощущал он накануне войны. Помнится, мигали звезды, когда он вышел на террасу из мастерской Алекоса и вдохнул полной грудью свежий воздух. Почти все ребята, что собирались там, убиты или расстреляны, и поэтому, наверно, мигали звезды в ту ночь накануне войны. И сегодня дрожат огни. «Беда нагрянула, потому что я не смог уложиться в сроки, меня поглотила машина времени. Значит, я не знаю как следует пружин экономики… Если бы полицейские пронюхали, что я здесь, небось вмиг бы примчались. Хорошо, что у меня с собой смена белья. А если меня не арестуют, где я проведу эту ночь и следующие?»
Евтихис вернулся домой усталый. С первого взгляда его неприятно поразила пустота розовых комнат. Он станет всеобщим посмешищем, если выяснится, что старик обманул его. Уже много дней он не показывается и извиниться даже не думает. «Он, видно, считает, что, кроме его дочери, нет женщин на земле, — проворчал Евтихис, расстилая в углу одеяло. — Подожду еще день». Он растянулся на полу и принялся читать газеты. Но еще больше расстроился и вышел во двор. Все как будто на своем месте, не пахнет ни войной, ни другими стихийными бедствиями.
— Вангелия, ты одна?
— Да, Андонис уехал. Какое-то срочное дело в Ларисе. Когда у тебя свадьба?
— Пока не знаю. Жду… Женитьба — это сплошные хлопоты… Ты еще любишь Андониса?
— Почему ты спрашиваешь?
— Мэри повторяет мне без конца, что будет любить меня вечно, но я-то знаю, девушки нечто подобное твердят поначалу, как попугаи, а пройдет немного времени, и у них точно память отшибло. Меня на такую удочку не поймаешь, я вас насквозь вижу.
— А ты ее любишь?
— Раз я женюсь на ней… Знай: если я полюблю человека, жизни своей не пожалею…
— Андонис с тобой расплатился?
— Ты еще помнишь об этом? С каждым часом все меняется…
— Не вижу, чтобы хоть что-нибудь изменилось.
— Мне нужен сейчас такой человек, как твой муж. Я задумал одно дельце… Как ты считаешь, будет война?
— Откуда мне знать? Если и начнется теперь война, мне-то что? Детей у меня нет. Мне не придется отдавать сыновей в солдаты. Еще лет двадцать меня это не будет интересовать…
— Но если теперь начнется война и сбросят бомбу, женщины будут рожать уродов… Радиоактивность…
— Уродов? — воскликнула Вангелия, хватаясь за живот.
— Да, так я читал. С двумя-тремя головами или вовсе без головы, с одним глазом или с рыбьим хвостом… Но чего ты перепугалась? Позавчера я спросил об этом Андониса, и он сразу весь побелел. Я тороплюсь провернуть одно дело, пока все спокойно. Иначе пиши пропало. А ты чего боишься?
— Значит, может начаться война?
— Принести тебе газету, где пишут об уродах?
— Нет, нет, не надо…
— Ну и умора, получишь удовольствие… С двумя-тремя головами и хвостом…
— Нет, нет…
— Подумай, до чего смешно — родить рыбу! Ну, ладно, не бойся. Ведь это может произойти только если будет война…
Евтихиса стало клонить в сон. Ему больше нечего было сказать Вангелии. Зевнув, он пожелал ей спокойной ночи и закрыл за собой дверь.
«Этому городу просто необходимы красивые улицы и обилие светящихся реклам», — подумал Андонис, вставая со скамейки. Маленькая площадь словно вымерла, аптека закрылась, и ему уже было опасно сидеть здесь. Страшно мешал чемодан. Если бы он не солгал Вангелии, все было бы значительно проще. «Раз я впал в такую панику, значит, я не созрел для удачи. Меня ни на минуту не оставляет страх, я, видно, еще новичок, отсталый, недоразвитый элемент. Простофиль и недотеп сажают в тюрьму, чтобы избавиться от лишнего шума и толчеи», — заключил он и чертыхнулся вслух, до сих пор не придумав, где бы притулиться на ночь.
Какой-то мужчина, беспечно шагавший по улице, отпер ключом дверь своего дома.
Андонис продолжал рассуждать: «Вероятней всего, я сам не захотел принять правильное решение и поэтому теперь подвергаюсь опасности, могу погибнуть под обломками капитализма. Если бы я жил в древней Греции, меня бы заковали в цепи и поволокли на невольничий рынок. В те времена восставали рабы, но я нигде не читал, чтобы восстания подымали должники, простофили».
Он отыскал ночное кафе и сразу бросился к телефону звонить Лукису.
— Я хочу кое-что уточнить у тебя относительно той встречи. У меня отличная мысль. Не зайти ли мне сейчас к тебе? Я до утра свободен.
Подойдя к освещенному подъезду с мраморной лестницей, Андонис попытался за улыбкой скрыть страх, исказивший его лицо. Он сердечно поздоровался с Лукисом и, указав на свой чемодан, пробормотал что-то невнятное относительно предстоящей поездки, но Лукис пропустил мимо ушей его сбивчивые объяснения. Они прошли в знакомую Андонису гостиную с глубокими креслами. Лукис собирался куда-то идти, и это нарушало планы Андониса.
— Я жду звонка. Свидание в баре все по тому же делу. Если результат будет благоприятный, я сообщу тебе…
— Значит, заработала машина! — воскликнул Андонис. — Как тебе понравились идеи, которые я развивал перед этими господами?
— Великолепные идеи!
— Но почему они словно онемели, как только встал вопрос о том, кто будет вести дело?
— Я думаю, их это пока не интересует. Ты поторопился, — сказал Лукис.
— После моего ухода еще что-нибудь говорили?
— Нет, может быть, сегодня… От этой встречи многое зависит.
Андонис опять пустился в разглагольствование относительно прибыльных оборотов капитала, чтобы тем временем придумать оправдание своему ночному вторжению. Но Лукис, человек без прошлого, крепко связанный с системой денежных махинаций, внимательно посмотрел на него сквозь свой хрустальный бокал.
— Для меня важно иметь определенное положение в их обществе. Как ты сам понимаешь, капиталов у меня нет. Я предложу свои услуги, связи, умение маневрировать в сложных обстоятельствах. В этом выразится мое участие… Возможности мои ограничены, но я никогда не навязываюсь сам, этим я набиваю себе цену… Если сегодня…
Андонис отметил скрытый упрек. «Я всегда навязываюсь, — размышлял он, — и это плохо». Он восхищался Лукисом, мастером своего дела, и рассыпался перед ним в комплиментах. Увлекшись, он сам верил в свои слова.
В это время зазвонил телефон, и Лукис вполголоса, сдержанно побеседовал с кем-то. Он встал, давая понять Андонису, что пора идти.
— Ты мне понадобишься послезавтра…
«Признаться Лукису в своих дурацких неприятностях равносильно самоубийству. А смогу ли я послезавтра?»
На улице было сыро, сеял мелкий дождик. Сидя в машине Лукиса, Андонис понял, что до рассвета еще далеко. Он чуть не забыл об этом.
