отмена удержанных в нем ограничений.
Евреев Франкфурта, которые ждали всяких благ от французского протектората, новый регламент сильно разочаровал. Прогрессисты подняли протест. Назначенные властями новые старшины еврейской общины отказались вступить в должность. Депутация от общины представилась князю-примасу в Париже и подала ему петицию-протест, подписанную сотнями членов. В дело вмешался и вождь эмансипированных вестфальцев, Израиль Якобсон. Он послал Дальбергу «всеподданнейший доклад», в котором указывал на «частью нелепые, частью несправедливые» статьи нового закона. Кому придет в голову, спрашивает он, экзаменовать протестантских пасторов в Сорбонне или католических патеров в лютеранской консистории? Разве число браков среди христиан также ограничивают? Почему держат евреев, как прокаженных, в определенном месте скованными по рукам и ногам? «Этот документ (новая «конституция»), — кончает он, — может только навлечь беду на всех моих единоверцев».
Опубликованный в особой брошюре протест Якобсона вызвал горячую литературную полемику, в которую вмешался и молодой франкфуртец Лейб Барух, будущий гениальный публицист Людвиг Берне. В статье под заглавием «Откровенные замечания по поводу нового статута» (1808) этот тогда еще неизвестный писатель обрушился на франкфуртских реакционеров с тем острым сарказмом, который впоследствии произвел революцию в европейской публицистике. Чрезмерная резкость тона этой статьи испугала отца Берне, синдика общины Якова Баруха, и произведение революционного пера, распространявшееся в списках, не появилось в печати. На эту шумную полемику, в особенности на резкое послание Якобсона к примасу Дальбергу, обратил внимание великий франкфуртец, князь поэзии и поэт князей — Гете, состоявший тогда на службе при дворе герцога в Веймаре. На высотах мысли Гете не мог освободиться от сословных идеалов той бюргерской среды, из которой он вышел, и его симпатии были всецело на стороне угнетателей. Он находил (как видно из его частных писем), что новая франкфуртская конституция совершенно правильно «трактует их (евреев), как истинных иудеев и бывших императорских камеркнехтов»[42]. В веселом каламбурном тоне Гете сообщал в письме: «Мне было очень приятно, что так ловко спровадили этого финансового советника, якобинского сына Израилева» (den jacobinischen Israelssohn — каламбурная переделка имени Israel Jacobsohn), который в своей брошюре титуловал себя «Finanzrath». И действительно, на первых порах протесты и петиции борцов за право не имели успеха.
Перемена наступила с 1810 года, когда под управлением Дальберга конституировалось Великое Герцогство Франкфуртское (оно состояло из города Франкфурта с некоторыми прирейнскими территориями). Основные законы Герцогства гласили, конечно, о равенстве всех граждан перед законом, но евреев не торопились уравнять в правах. Начался торг между бюргерством и евреями об объеме этих прав и о вознаграждении за них. Дальберг, теперь великий герцог Карл, согласился дать евреям равноправие под условием уплаты франкфуртскою общиною 440 000 гульденов, т. е. двадцатикратной годовой суммы, которую они раньше вносили в качестве Schutzgeld и которую с уравнением их теряет казна. Евреи согласились, и сделка состоялась. В конце 1811 г. было объявлено, что отныне для франкфуртских евреев вступает в силу статья основных законов о равенстве граждан и что все прежние ограничения прав окончательно отменяются.
Гетто было юридически упразднено, однако фактически там продолжало жить большинство прежнего населения: одни не хотели расстаться с старыми гнездами, другие не были в состоянии устраивать себе новые. Перемена состояла лишь в том, что теперь еврейский квартал не был отгорожен от остального города и люди в нем жили добровольно.
Таким образом, франкфуртские евреи купили свое равноправие за полмиллиона гульденов; но едва ли бы они согласились дать такую сумму, если бы предвидели, что это равноправие будет иметь силу только в течение двух лет. В ноябре 1813 г. во Франкфурт вступили союзные русско-германско-австрийские армии и монархи трех великих держав. Развенчанный в 1806 г. «германский» император, теперь австрийский монарх Франц I (раньше Франц II), снова очутился в своем бывшем имперском городе. Освободительная война была в разгаре. Как только выяснились ее результаты, франкфуртское бюргерство поспешило сбросить с себя, вместе с французским игом, и «бремя» еврейского равноправия (1814).
Столь же эфемерною была «французская» эмансипация в другом вольном городе, Гамбурге. Здесь наибольшая в Германии еврейская община[43] дождалась французов только в конце 1810 года. В отличие от Франкфурта, в Гамбурге утвердилась непосредственная французская власть: город находился под управлением французских префектов и генералов. Как часть Наполеоновской Империи, Гамбург был подчинен общеимперской конституции, и гражданское равенство евреев установилось здесь автоматически, но это еще не решало еврейского вопроса на практике. Гамбуржцы имели основание опасаться, что на них будет распространен суспенсивный декрет 1808 г., действовавший в то время в Эльзасе и в рейнских департаментах Франции. Поэтому представители гамбургской еврейской общины подали весною 1811 г. «меморию» («memoire») на имя Наполеона с изложением особых экономических условий, в которых они издавна живут: не допускаемые к цеховым ремеслам, к свободным профессиям и государственной службе, они занимаются только торговлей, крупною и мелкою, но никогда не прибегали к незаконным средствам наживы, вроде ростовщичества, в чем «упрекают евреев некоторых департаментов империи»; это могут засвидетельствовать христианские коммерсанты в Гамбурге и за границей. Просители выражают уверенность, что гамбургским евреям будет предоставлено полное равноправие и будут уничтожены все ограничения в профессиях, так как они стараются путем воспитания своей молодежи подготовить поколение полезных граждан, которые «окажутся достойными благоволения великого Наполеона».
Формально цель евреев была достигнута, но они не успели воспользоваться плодами эмансипации. Торговый кризис, вызванный Наполеоновскими войнами, особенно тяжело отразился на Гамбургской торговле и на ее живых двигателях, евреях. Богатая и цветущая община обеднела. А тут ей еще приходилось заниматься внутренней реорганизацией: она должна была выйти из старого общинного союза Гамбург—Альтона (Альтона еще не была отделена от датской территории) и перестроиться по декретированной из Парижа консисториальной системе, которая отняла у общины значительную часть ее автономии. Не успели еще гамбуржцы наладить свою жизнь по-новому, как началась германская освободительная война. В марте 1813 г. пришли русские войска, и в Гамбурге восстановился старый порядок: собрание бюргеров (Бюргерконвент) без участия евреев объявило, что старые законы «вольного города» остаются в силе и, следовательно, равноправие отменяется. На этот раз торжество реакции было непродолжительно: в мае Гамбург был снова взят французской армией, которая оставалась здесь еще целый год. Но не на радость жителям пришли теперь французы. Это был год военного террора, к которому вынуждена была прибегать армия, окруженная со всех сторон врагами. Когда зимою 1813—1814 года началась блокада Гамбурга союзными войсками, французские генералы потребовали от еврейской общины, чтобы она вывела из города всех своих членов, не снабженных провиантом на продолжительное время, так как хлеб нужен
