ужас; встречаясь, люди заглядывали друг другу в глаза, и каждый гадал, кто станет жертвой пятой необъяснимой трагедии. Журналисты тщетно искали в своих блокнотах материалы, из которых можно было бы соорудить объяснение, и во многих домах утреннюю газету разворачивали с внутренним трепетом; никто не знал, когда и куда придется очередной удар.
Вскоре после последнего из этих ужасных событий Остин отправился навестить мистера Вильерса. Ему было любопытно узнать, не удалось ли тому обнаружить свежие следы миссис Герберт, будь то через Кларка или через другие источники. И он спросил об этом сразу, как только они сели.
– Нет, – отвечал Вильерс. – Я написал Кларку, но он упорствует. Я попробовал другие пути, но безрезультатно. Я не сумел выяснить, что стало с Хелен Воан после того, как она покинула Пол-стрит, но думаю, что она уехала за границу. Но, по правде сказать, Остин, я в последние несколько недель почти не думал об этом деле. Я был близко знаком с несчастным Геррисом, и его ужасная смерть стала для меня страшным ударом, страшным ударом!
– Ну еще бы! – серьезно ответил Остин. – Вы же знаете, что мы были дружны с Арджентайном. Если я правильно помню, мы даже говорили о нем в тот день, когда вы были у меня.
– Да-да, по поводу того дома на Эшли-стрит, дома миссис Бомон. Вы еще что-то говорили насчет того, что Арджентайн обедал у нее в гостях.
– Именно, именно. Вы же знаете, что Арджентайн обедал там же и вечером накануне… накануне его смерти?
– Нет, этого я не знал.
– Ах, да! В газетах об этом не писали, чтобы пощадить миссис Бомон. Она очень хорошо относилась к Арджентайну, и говорили, что после его смерти была в ужасном расстройстве.
По лицу Вильерса пробежала странная гримаса; он как будто хотел что-то сказать, но не мог решиться. Остин продолжал:
– Я еще не испытывал подобного ужаса, как тогда, когда прочитал в газете о смерти Арджентайна! Я совершенно не понял, как это произошло, и до сих пор не понимаю. Я ведь хорошо его знал, и у меня просто в голове не укладывается, что могло заставить его – или, если уж на то пошло, всех остальных, – решиться хладнокровно покончить с собой таким ужасным способом! Вы же знаете, как люди перемывают друг другу кости у нас в Лондоне. В таком деле, как это, любой тайный скандал или скелет в шкафу давно бы уж выплыл наружу. Но нет, ничего подобного! Что же касается внезапного порыва или приступа сумасшествия, это все, разумеется, очень хорошо для полицейского отчета, но все же понимают, что это чушь. Самоубийство вам не оспа, оно не заразно!
Остин погрузился в угрюмое молчание. Вильерс тоже сидел молча, наблюдая за другом. На лице его по-прежнему отображалась нерешительность: он будто бы взвешивал собственные мысли на весах, и соображения, что вертелись у него в голове, заставляли его молчать. Остин попытался было отмахнуться от воспоминания о трагедиях, безвыходных и запутанных, как Дедалов лабиринт, и безразличным тоном заговорил о других, более приятных событиях нынешнего сезона.
– Эта миссис Бомон, – начал он, – о которой мы говорили, имеет большой успех, – можно сказать, она взяла Лондон приступом! Я виделся с нею на днях в Фулеме; в самом деле примечательная женщина.
– Так вы знакомы с миссис Бомон?
– О да! Она собрала вокруг себя целую свиту. Наверно, она в самом деле очень красива, однако есть в ее лице нечто, что мне не нравится. Черты его великолепны, но выражение странное. И еще все время, что я на нее смотрел, и потом, когда уже ушел домой, меня преследовало необычное ощущение, как будто это ее выражение мне чем-то знакомо.
– Да вы, небось, видели ее прежде на Роу[68].
– Нет-нет, я уверен, что раньше никогда эту женщину не встречал – это-то и есть самое загадочное. Мало того – насколько мне известно, я никогда не встречал никого похожего. Это было как бы смутное воспоминание, полузабытое, но неотвязное. Единственное, с чем я могу его сравнить – это странное ощущение, какое, знаете, бывает во сне, когда фантастические города, удивительные страны и призрачные существа кажутся знакомыми и привычными.
Вильерс кивнул и бесцельно обвел взглядом комнату, вероятно, ища повод переменить тему. На глаза ему попался старинный сундук, отчасти похожий на тот, где хранилось странное наследство художника, запертое на готический замок.
– А вы так и не написали доктору насчет бедняги Мейрика? – спросил он.
– Написал, да; я попросил во всех подробностях рассказать мне о его болезни и смерти. Но не жду ответа ранее трех недель или даже месяца. Я подумал, что не помешает также справиться, был ли Мейрик знаком с англичанкой по фамилии Герберт, и если да, может ли доктор сообщить мне какие-то сведения о ней. Но вполне вероятно, что Мейрик встречался с нею в Нью-Йорке, или в Мехико, или в Сан-Франциско – я представления не имею, где еще он странствовал.
– Ну да, и вполне возможно, что эта женщина представлялась другим именем.
– Вот именно. Жаль, мне не пришло в голову взять у вас тот ее портрет. Можно было бы приложить его к письму доктору Мэтьюсу.
– И в самом деле; мне тоже в голову не пришло. Можно отправить его сейчас… Постойте! Что там мальчишки кричат?
Пока двое друзей сидели и беседовали, послышались разрозненные крики, которые становились все громче и громче. Шум приближался с востока и катился по Пикадилли, все ближе и ближе, словно некая река голосов; шум затапливал улицы, обычно спокойные, каждое окно превратилось в раму, где виднелись лица, любопытные или взбудораженные. Крики доносились эхом до тихой улочки, где жил Вильерс, становясь все отчетливей по мере приближения, и стоило ему заговорить, как с мостовой донесся ответ:
«Кошмар в Вест-Энде! Еще одно жуткое самоубийство! Во всех подробностях!»
Остин опрометью ринулся вниз, купил газету и зачитал Вильерсу заметку, пока волна воплей снаружи накатила, схлынула и покатилась дальше. Окно было отворено, и в воздухе, казалось, остались висеть вопли и ужас.
«Еще один джентльмен пал жертвою чудовищной эпидемии самоубийств, что охватила Вест-Энд за последний месяц. Мистер Сидни Крэшоу, из Стоук-Хауза в Фулеме, владелец Кингз-Померей в Девоншире, после продолжительных поисков был обнаружен висящим на суку в своем саду, сегодня, в час пополудни. Накануне вечером покойный ужинал в клубе „Карлтон“ и, судя по всему, был здоров и пребывал в своем обычном настроении. Он покинул клуб около десяти вечера, и немного спустя его видели
