нельзя. Я терпеть не могу мелодрам, и, как по мне, нет ничего пошлее и скучнее средних историй о привидениях, какие обычно публикуют в печати, но право, Вильерс, такое впечатление, что за всем этим лежит нечто весьма странное.
Двое друзей, сами того не заметив, свернули на Эшли-стрит, ведущую на север от Пикадилли. Улица была длинная и довольно мрачная, разве что местами попадались более яркие пятачки, где темные дома оживляли цветы, веселые занавески и двери, выкрашенные в жизнерадостные тона. Когда Остин договорил, Вильерс поднял голову, и перед ним как раз предстал один из таких домов: со всех подоконников свешивались красные и белые герани, а в окнах виднелись шторы цвета желтых нарциссов.
– Славный домик, а? – заметил он.
– Да, и внутри там славно. По слухам, один из самых приятных домов нынешнего сезона. Сам я там не бывал, но встречался с людьми, которые бывали. Они говорят, там на редкость жизнерадостная атмосфера.
– А чей это дом?
– Некой миссис Бомон.
– А кто она такая?
– Этого я сказать не могу. Вроде бы говорили, что она приехала из Южной Америки, но в конце концов, кто она такая – не столь важно. Она очень богата, в этом никаких сомнений нет, и с нею водятся многие люди из высшего света. Говорят, у нее превосходный кларет, в самом деле восхитительное вино, наверное, сказочных денег стоит. Мне лорд Арджентайн рассказывал – он там был в прошлое воскресенье. Он уверяет, что отродясь не пробовал подобного вина, а Арджентайн ведь знаток, сами знаете. И кстати, это мне напомнило: странноватая она женщина, эта миссис Бомон. Арджентайн у нее спрашивает, сколько лет вину, и как вы думаете, что она ему ответила? «Да лет тысяча, наверно». Он было подумал, что она его поддразнивает, но когда он рассмеялся, она сказала, что нет, она говорит вполне серьезно, и предложила показать сосуд, в котором оно хранилось. Разумеется, тут он не нашелся что ответить, и все же тысяча лет – это как-то многовато, вы не находите? Ну вот и мой дом. Зайдете в гости?
– Спасибо, пожалуй, зайду. Давненько я не видел вашей лавки диковинок.
То была комната, обставленная дорого, но странно: каждый стул, книжный шкаф или столик, каждый ковер, ваза или украшение не были подобраны друг к другу, но казались чем-то отдельным, сохраняя собственную неповторимую индивидуальность.
– Ничего новенького не появилось? – спросил Вильерс некоторое время спустя.
– По-моему, нет… вон те странные кувшинчики вы ведь уже видели, да? Я так и думал. Кажется, мне уже несколько недель ничего такого не попадалось.
Остин обвел комнату глазами, один шкафчик за другим, полку за полкой, выискивая какую-нибудь новую вещицу. И наконец его взгляд упал на старинный сундук с изящной и затейливой резьбой, стоящий в темном углу.
– А! – воскликнул он. – Совсем забыл, у меня ведь есть что вам показать.
Остин отпер сундук, достал толстый том ин-кварто, положил его на стол и снова взял отложенную было сигару.
– Вильерс, знаете Артура Мейрика, художника?
– Немного; пару раз встречался с ним в гостях у приятеля. А что с ним стало? Давно уже не слышал его имени.
– Он умер.
– Да что вы говорите? А ведь он был совсем молодой, не так ли?
– Да; едва тридцать исполнилось.
– Отчего же он умер?
– Не знаю. Он был мне близким другом, очень приятный малый. Бывало, приходил ко мне, сидел и разговаривал часами. Один из лучших собеседников, какие у меня были. Он мог болтать даже за работой – далеко не о всяком художнике такое скажешь. Года полтора назад пожаловался на переутомление и, отчасти по моему совету, отправился в путешествие куда глаза глядят, без какой-либо конкретной цели. Кажется, первую остановку он намеревался сделать в Нью-Йорке, но больше я о нем ничего не слышал. А три месяца назад я получил вот этот том и с ним – чрезвычайно учтивое письмо от английского доктора, ведущего практику в Буэнос-Айресе, где говорилось, что он лечил покойного мистера Мейрика, пока тот был болен, и что умерший настаивал на том, чтобы прилагающийся пакет после его кончины отправили мне. Вот и все.
– И вы не написали ему, чтобы разузнать подробности?
– Я подумывал об этом… Вы советуете написать доктору?
– Ну конечно! И что насчет книги?
– Пакет пришел опечатанным. Думаю, доктор ее не видел.
– А что это, какая-то редкость? Быть может, Мейрик был коллекционером?
– Да нет, не думаю, вряд ли… Как вам эти айнские вазы?
– Они странные, но мне нравятся. Так вы так и не покажете мне наследство несчастного Мейрика?
– Да-да, покажу, конечно! Дело в том, что это довольно своеобразная вещь, и я ее еще никому не показывал. И я бы на вашем месте не стал никому рассказывать о ней. Вот, глядите.
Вильерс взял книгу и раскрыл наугад.
– Так это не печатное издание? – сказал он.
– Нет. Это собрание черно-белой графики моего бедного друга Мейрика.
Вильерс открыл альбом на первой странице – она была пуста. На второй имелась короткая надпись, он прочитал:
«Silet per diem universus, nec sine horrore secretus est; lucet nocturnis ignibus, chorus Aegipanum undique personatur: audiuntur et cantus tibiarum, et tinnitus cymbalorum per oram maritimam»[65].
На третьей странице оказался рисунок, который заставил Вильерса вздрогнуть и поднять глаза на Остина – тот безучастно смотрел в окно. Вильерс листал страницу за страницей, поглощенный, помимо собственной воли, этой Вальпургиевой ночью зла, странного, чудовищного зла, которое умерший художник воплотил в резких черно-белых рисунках. Фигуры фавнов, сатиров, эгипанов плясали у него перед глазами, и сумрак кущ, и танцы на вершине горы, все эти сцены на пустынных берегах, в зеленых виноградниках, среди скал, где-то в пустынных местах, проходили перед ним: мир, от которого человеческая душа словно бы шарахалась и съеживалась в страхе. Последние страницы Вильерс пролистывал почти не глядя: он видел довольно. Однако ж рисунок на самом последнем листе бросился ему в глаза, когда он уже готов был захлопнуть книгу.
– Остин!!!
– Ну, что случилось?
– Вы знаете, кто это?!
На белом листе было нарисовано женское лицо – одно лишь лицо, ничего больше.
– Это? Нет, конечно.
– А я знаю.
– И кто же?
– Это миссис Герберт.
– Вы уверены?
– Абсолютно уверен. Бедный Мейрик! Он стал еще одной главой в ее истории.
– А что вы думаете об этих рисунках?
– Они чудовищны. Спрячьте этот альбом снова под замок, Остин. А будь я на вашем месте, я бы его спалил. Это должен быть ужасный спутник, даже в
