два соображения.
Первое навеяно случайно увиденным текстом «высоколобого» автора о том, что нынешнее небывалое социальное расслоение наших граждан является логическим продолжением несправедливого распределения благ в СССР.
Опровергать этот бред на теоретической «поляне» не буду. Приведу факты из времен работы на Крымском консервном комбинате.
В 1961 году оклад директора комбината Н. И. Игнатушина, нашего соседа по лестничной площадке, составлял 140 рублей. Я знаю об этом от его жены Антонины Иосифовны, сотрудницы комбинатской лаборатории. Оклад мамы был 120 рублей. Наши ветераны станочники зарабатывали в среднем не менее 120 рублей в месяц. Лекальщик Жора Мавромати – до 200 руб. Семья директора в составе 6 человек (трое взрослых и трое детей) жила в трехкомнатной квартире с отдельным туалетом. Ванны не было. Точно в таких же квартирах в разных подъездах жили несколько семей из рабочих династий и межрайонный прокурор П. Н. Сазонов (тоже с семьей из 6 человек).
Заработки квалифицированных рабочих на предприятиях тяжелого машиностроения, доходы шахтеров и металлургов были намного выше наших. Летом 1983 года, показывая мне цеха Иркутского завода тяжелого машиностроения, Марик Глухов спросил у токаря-карусельщика о его заработке за последний месяц. Оказалось – 850 рублей. Оклад союзного министра в то время составлял 500, а секретаря райкома КПСС – 150 рублей.
Второе соображение о том, что информационные помои выплескивались на нас так называемыми «партнерами» даже в периоды горячего братания Н. С. Хрущева с милой его сердцу «американщиной».
В 1961 году комбинат посетила кубинская делегация. Ознакомившись с продукцией в дегустационном зале лаборатории, гости убедительно просили маму провести их в технологический цех, изготавливавший тушёнку. Такие посещения исключались по соображениям санитарии. Работники попадали в цех после переодевания и прохождения санитарных процедур, в том числе осмотра рук и состояния ногтей. При необходимости работница контрольного поста делала гигиенический «маникюр».
Тем не менее, гости был настойчивы. Наконец, один из них, отведя маму в сторону, пояснил: у них распространен слух о том, что поставляемая на Кубу тушёнка Крымского комбината изготавливается из человечины, а точнее, из тел умерших стариков.
Пришлось опровергать бред показом содержимого заводского холодильника, а затем и всего технологического процесса.
Часть третья
Предстоит учиться мне в университете
И вновь Ростов
Я приехал в Ростов в конце августа 1961 года. До начала нового этапа жизни оставались считанные дни. Наш курс, единственный в Северо-Кавказском регионе, состоял из 40 человек. К этому времени ряд юридических институтов и университетских факультетов прекратил существование по воле Н. С. Хрущева. Пресса голосисто цитировала обещание «ПерСека» показать советскому народу последнего преступника и посему объявившего юристов представителями «отмирающей профессии». Часть функций «мертвеющего» правосудия предполагалось передать товарищеским судам, а центр тяжести охраны правопорядка сместить в сторону народных дружин. О существовании иных, кроме уголовного, отраслей права Н. С. Хрущев, очевидно, не подозревал.
В результате выполнения партийных установок в 1961/62 учебном году в СССР осталось 4 юридических института и 26 профильных факультетов университетов. (В постсоветской России маятник абсурда в деле подготовки юристов в качнулся в другую сторону. В 2015 году, по материалам Рособрнадзора, подготовку юридических кадров в России с населением вдвое меньшим, чем в СССР, вели 1211 высших образовательных учреждений).
Поскольку мест в студенческом общежитии не хватало, я, как и большинство однокурсников, снял угол, по-нынешнему – койко-место. Стопка листков с рукописными предложениями подобного жилья для студентов лежала на почтовом стенде в главном корпусе университета.
Пристанищем стала квартира № 3 в доме № 217 на Пушкинской улице, освоенная еще во время вступительных экзаменов. Правда, названный дом, как цельная единица, присутствовал только в воображении городских властей. На самом деле этой цифрой обозначалась группа трех одноэтажных хибар, образовавших закрытый дворик с абрикосовым деревом посередине и дощатым туалетом типа sortir в дальнем углу. Водопроводная колонка торчала на улице, рядом с воротами.
Квартира (хибара) принадлежала Эмилии Михайловне Росляковой 70-ти с лишним лет, вдове военкома Морозовского района Ростовской области. Жилье состояло из двух узких, вытянутых «трамваем» комнат и пристроенной к ним кухни. Обогревалась квартира кухонной печью – единственным источником тепла. Внутренних дверей между тремя отсеками не было. В дальней, предоставленной квартиранту комнате «трамвая», отсутствовали не только дверь, но и окна. Это был тупик с двумя кроватями. Судя по глухим стенам, в прошлом он представлял собой коридор другого помещения. Во время экзаменационных сессий хозяйка подселяла на вторую кровать заочников университета. Однажды в течение нескольких месяцев это ложе занимал молодой кореец – солист ростовской филармонии. С тех пор мне известна методика утренней «разминки» голоса. Жилье обходилось в 15 ежемесячных рублей. Для справки – стипендия на первом курсе составляла 22 руб.80 коп.
В проходной комнате обитали энергичная бабушка-хозяйка и любимый внук Юра, осваивавший в профтехучилище специальность электромонтера связи. Мать Юры вместе с сожителем, давно перешедшим из разряда любителей спиртного в категорию профессионалов, кочевала по отдаленным «стройкам коммунизма». В тот год родительница Юры трудилась кастеляншей общежития на строительстве Нурекской ГЭС. Сожитель вносил вклад в возведение плотины в качестве сварщика.
Отсутствие двери позволяло слышать по утрам процедуру побудки будущего связиста. Сначала у изголовья внука раздавалось сюсюканье бабушки-будильницы:
«Лю-лик, вст-а-вай!!!».
За этим следовал неизменный отзыв:
«Ух ты, моя бабу́-ша! Иди в ж…!».
Отношения «бабуши» с неформальным зятем, по фамилии Транквилицкий, происходившим из семьи представителей районной элиты станицы Морозовской, были натянутыми. Однажды, понося сожителя дочери набором обидных для пьющих людей слов и выражений, Эмилия Михайловна продемонстрировала полученное накануне письмо. В тексте послания Геннадия Транквилицкого, которого «Бабуша» именовала ТранСквилицким, содержалось выражение «ваш престиж». Последнее слово «Бабу́ша» почему-то посчитала гнусным ругательством. Вывести хозяйку из заблуждения не удалось. В ответ на приводимые пояснения Эмиля Михайловна раздраженно восклицала: «Неужели не понимаешь, о чем речь?».
Впрочем, несмотря на неосведомленность о смысле слова «престиж» Эмилия Михайловна отличалась житейской сметкой, живо интересовалась произведениями классиков марксизма. Обсуждала содержание «Происхождения семьи, частной собственности и государства» Энгельса, которую я штудировал в углу. И даже вступала в заочный спор с Фридрихом, категорически отрицая утверждения классика о будущем отмирании института семьи.
Дочь «Бабу́ши», Юля, спиртного не употребляла. Однако на особенности характера женщины повлияло ранение головы. Пуля бывшего мужа (ревнивого начальника Морозовской милиции) поразила Юлию Михайловну в лоб и, не сильно повредив мозг, вышла за левым ухом. Об этом я знал со слов Эмилии Михайловны (в наличии соответствующих шрамов убедился позже). Муж – милиционер, по фамилии Васин, получил за содеянное 10 лет, но к 1961 году уже вышел на свободу и
