колхозе «Колос» села Большие Салы Мясниковского района Ростовской области.
Согласно архивным материалам Большие Салы (первоначальное название «Бахчи-Салах») основали в 1779 году армяне, переселившиеся из Крыма по указу Екатерины II. История свидетельствует, что многие переселенцы были людьми незаурядными. Из села вышел добрый десяток известных в СССР и России людей, в числе которых местные жители с гордостью называют «донского армянина» советского киноактера Павла Борисовича (Богосовича) Луспекаева (Луспиканяна) – сыгравшего в «Белом солнце пустыни» таможенника Верещагина. Некоторые авторы биографических заметок называют актера Луспекяном, однако эта ошибка опровергается многочисленными Луспиканянами, по сей день проживающими в Б. Салах.
В 1877 году в селе побывал проездом гимназист А. П. Чехов, следовавший вместе с дедушкой из слободы Большая Крепкая в Ростов. Путники остановились покормить лошадей у знакомого дедушке «богатого армянина». С дочерью этого жителя «Бахчи-Салах» связано появление рассказа «Красавицы» о шестнадцатилетней девушке-армянке, поразившей будущего писателя необыкновенной красотой.
Сюжет рассказа построен на контрасте между наводящими уныние картинами забытого богом степного села и восторженным восприятием красоты «юной армяночки».
Таким же унылым показалось это село и студентам-первокурсникам юрфака РГУ в сентябре 1961 года. Те же жара, пыль, тряские дороги, ряды жилищ с закрытыми ставнями и безлюдные даже днем улицы. К тому же, в отличие от времен А. П. Чехова, жители «Бахчи Салов» состояли исключительно из армян, без единого представителя иных национальностей. Это подтвердили работники администрации. Впрочем, указанное обстоятельство никак не препятствовало налаживанию нашего быта и добрых деловых отношений с работодателями.
Курс поселили на полевом стане в окружении кукурузных плантаций, в пяти километрах от центральной усадьбы. Комнату побольше отвели ребятам. Другую, меньшей площади – нашим девчонкам. Спальными местами служили разложенные на полу матрасы. К ним прилагалось по тонкому одеялу.
На второй день ребята случайно обратили внимание на два плаката, украшавших внутреннюю стену нашего жилья. Агитационный пафос полос красной ткани запечатлелся в памяти благодаря синтаксическим особенностями и орфографии.
«Больше заботы о семенах! – настаивала одна агитка. За призывом следовало пояснение. – Какие семя, такие и племя!». Слова второй части лозунга стали паролем-отзывом нашего курса и использовались в этом качестве на протяжении пяти лет учебы.
В тексте второй агитки необычным было лишь слово «кукуруруза».
В начале 90-х память связала избыточные сочетания слогов в наименовании этого злака с реформами эстонского языка. В маленькой гордой Эстонии удвоениям гласных и согласных подвергались фамилии и имена собственные. Писатель М. И. Веллер, например, жаловался на попытку сделать его Вееллером. Город Таллин получил в наименовании долгожданную вторую букву «Н». Что поделаешь? Редупликация[21] один из инструментов укрепления национальной гордости и символ избавления от тоталитарного прошлого. Возможно, именно эстонцы реализовали в свое время генетическую тягу к удвоению согласных в названии города Joppatown (Жоппатаун), что находится в штате Мэриленд, США. В этом случае не удивлюсь вступлению этого населенного пункта в побратимство со столицей Эстонии.
Вернемся же к устройству нашего полевого быта. Вода и продукты привозились. О еде стоит рассказать отдельно.
Возглавлявший нашу команду заместитель декана Игорь Александрович Андрианов объяснил условия и задачи организации быта кратко и доходчиво. По договоренности, колхоз доставлял авансом в потребном объеме все виды продуктов собственной выработки. Приготовление еды поручалось нашим девчатам. Стихийное собрание с готовностью поддержало предложение замдекана: в выборе колхозных яств себя не ограничивать, пребывание в поле употребить для накопления сил на зиму.
Добросовестность армянского коллектива по части предоставления продуктов впечатляла. Изо дня в день на нашем столе лежали мясо, яйца, мед, сливочное масло, огурцы и свежий лук. Молоко в течение рабочего дня стояло в свободном доступе в восемнадцатилитровой алюминиевой фляге. Часть вареных яиц оказывалась невостребованной. Мед и сливочное масло подавались на стол в наполненных до краев алюминиевых мисках.
У ребят зрело ощущение, что на оплату «банкета» заработанных денег не хватит, и за потребленные продукты придется доплатить сверх предполагавшихся доходов. Удивительно, но мы оказались в плюсе. В конце месяца колхоз заплатил каждому по двадцать с лишним рублей. Такие же суммы коллективное хозяйство прислало зимой дополнительно по итогам сельскохозяйственного года.
Правда, и работали однокурсники тоже ударно, в охотку. Несмотря на монотонность труда, настроение после зачисления в ВУЗ было приподнятым. С раннего утра до заката в бескрайнем поле коллектив собирал, очищали грузил на подводы кукурузные початки.
Предшествующие поколения юристов оставили первокурсникам песню «Все пташки канареечки так жалобно поют/ Студенты кукурузоньку всё рвут, да рвут, рвут…».
Дальше шли строки: «Старшой наш Габричидзе (доцент, сопровождал наших предшественников) поехал узнавать, когда ж всесильный Гужин (декан) приедет нас спасать».
Последние две строфы исполнялись студентами в колонне демонстрантов 7 ноября 1962 года в присутствии обоих героев кукурузного эпоса. Декан Александр Тихонович Гужин, шедший неподалеку, отреагировал на выходку словами: «Крамолу поете!».
Ныне, глядя на плывущий по полю кукурузоуборочный комбайн, я сознаю, что тогдашние тридцатидневные усилия нашего коллектива соответствовали одному рабочему дню такой машины.
Несомненно, радушие и щедрость колхозных руководителей объяснялись планами продолжить наше колхозно-полевое сотрудничество и в будущем. Очередное предложение поработать на полях хозяйства поступило нашему курсу весной следующего года. В конце июня 1962-го, уставшие после учебных аудиторий и завершившейся сессии, мы прибыли в «Бахчи Салах» полным составом для ударной работы на прополке овощей. На этот раз курс поселили в домах местных жителей, и ребята ознакомились с особенностями армянского быта изнутри. Еду из колхозных продуктов по-прежнему готовили наши девушки.
Поездки в колхоз, в особенности первая, сплотили коллектив. Месяц совместной работы, футбол по вечерам, бесконечные байки и анекдоты перед сном помогли детальнее узнать друг друга, выбрать близких по духу и интересам товарищей и друзей.
Помню диалог у костра между Таней Юрасовой и Геной Лозовым, сокращенным из ВВС штурманом бомбардировщика ТУ-4:
– Как же штурман определяет маршрут ночью? – вопрошала Таня.
– Чего проще! – отвечал Геннадий. – На концах крыльев включаются навигационные огни: справа зеленый, а слева красный. Лететь надо точно между ними.
Запасом смешных баек и анекдотов обладал и замдекана, честно деливший с коллективом работу, досуг и ночлег.
В этой непринужденной обстановке присваивались безобидные прозвища. Тот же Гена Лозовой, работавший некоторое время после увольнения из ВВС лоцманом в Туапсинском порту, получил наименование «Матрос». Позже, с началом изучения латыни, Геннадия переименовали в «Науту» (nauta – лат. Моряк).
Самый молодой из коллектива ростовчанин Женя Ляхов, 1942 года рождения стал именоваться «Бэби». Валентина Басалаева по созвучию фамилии возвели в ранг «Босса». Анатолия Малыгина, забившего гол в собственные ворота, припечатали «Лаврентием Павловичем». В этом случае связь между фактом и прозвищем объяснению не поддавалась. Вряд ли Л. П.
