Имперская скульптура эпохи Траяна также продолжила направление Флавиев, не убирая каждую морщинку и недостаток с лица позирующего из уважения к реализму портрета времен Республики. Жителям империи, имевшим шанс видеть, как образцы скульптур ходят по городским улицам, присутствуют на Форуме или посещают храмы и бани, вид реальных, серьезных, почтенных лиц Плотины, Марцианы и ее дочери Салонии Матидии, с влажными, поджатыми губами, строго сомкнутыми под аккуратно уложенными локонами, давал уверенное подтверждение, что эта династия будет стабильной и обойдется без скандалов.
Большую часть своих девятнадцати лет пребывания на троне Траян провел вне столицы, занятый в военных кампаниях за Дунаем и на Востоке. В 112 году его сестра Марциана умерла; ей было за шестьдесят.[622] В том же году, мечтая превзойти своего кумира Александра Великого, Траян уехал на Восток готовиться к военным действиям против Парфии. Он взял с собой Плотину и Салонию Матидию — последняя была теперь самой старшей женщиной в императорской семье.[623] По поводу участия жены и племянницы Траяна в этом путешествии нет никаких критических замечаний, подобных тем, что отпускались относительно Агриппины Старшей во время иностранных туров Германика. Но их обратное путешествие трагически повторило путь несчастной жены Германика. После захвата в 115 году столицы Парфии Ктесифона (чуть южнее современного Багдада) и аннексии Месопотамии Траян был вынужден отвести войска из-за мятежа иудейского населения Египта, Палестины и других приграничных территорий у него в тылу. Направившись назад, к Италии, летом 117 года он серьезно заболел у берега южной Турции. Ему пришлось зайти в порт Селинунт на юго-западном побережье Сицилии, где он и умер 8 августа примерно в возрасте шестидесяти лет. Опечаленные Плотина и Матидия привезли пепел полководца в золотой урне в Рим для погребения в основании колонны Траяна.
Но в легенде о смерти Траяна был и обман. Со смертного одра он послал в Сенат письмо, назначая своего двоюродного брата Публия Элия Адриана, 42-летнего правителя Сирии, своим приемным сыном и наследником. Увы, у Сената возникли сомнения, так как на письме была подпись Плотины, а не Траяна. Вполне могло так быть, что Траян был слишком слаб, чтобы писать самому, и перепоручил написание письма своей жене. Но некоторые придворные остались недовольны и считали, что подпись императрицы может послужить поводом для отмены этого завещания. Душой этого заговора был Кассий Аппиан, отец историка Диона Кассия. Позднее он посвятил расследованию смерти Траяна несколько десятилетий, будучи правителем Сицилии, и в конце концов заключил, что смерть Траяна скрывалась несколько дней, чтобы позволить выбранному императрицей наследнику, Адриану, договориться с нужными людьми и быть представленным Сенату. Приукрашенная версия истории даже говорит, что Плотина наняла человека, чтобы он лег в затемненной спальне Траяна и имитировал слабый голос императора, чтобы продлить представление, будто он еще жив.[624] Таким образом, Плотина, молчаливая супруга II века, присоединилась к Ливии, Агриппине Младшей и Домиции в галерее женщин римской императорской семьи, обвиненных в сокрытии или сговоре при смерти их мужей.[625]
Как и в случае почти аналогичного обвинения против Ливии, каждый может возразить, что подобное сокрытие в реальности выполняло важную задачу — обеспечивало гладкий переход от одного императора к другому и было частью политической реальности многих монархических режимов. Но две современные параллели дают дальнейшую пищу для размышлений. В 1919 году Эдит Вильсон, вторая жена президента Вудро Вильсона, была обвинена в подделке его подписи на документах Белого дома после удара, сделавшего его недееспособным. Это привело к обвинениям в преступном нарушении закона и в незаконном манипулировании властью. Четырьмя годами позднее, когда президент Уоррен Гардинг умер от пищевого отравления, некоторые не поверили диагнозу врачей и заявляли, что настоящей виновницей смерти была его жена Флоренс. В 1930 году была опубликована скандальная и быстро разлетевшаяся книга на эту тему.[626] Регулярность, с которой такие эпизоды повторяются и в древних, и в более поздних биографиях с такой удивительной схожестью, выглядит важной причиной осторожнее относиться к подобным легендам.
Несмотря на подозрительную природу его восхождения к власти, новый император был достаточно опытен, чтобы наследовать двоюродному брату. Рожденный в конце 70-х в том же районе Испании, что и его предшественник, Адриан поступил под опекунство Траяна после смерти своего отца, когда ему было не более девяти лет. Под его покровительством он испытал яркий карьерный взлет, трижды назначался военным трибуном в возрасте еще до двадцати одного года, а позднее получил командование над легионом во время Дакийских войн. Позднее он стал правителем важной провинции Сирии — незадолго до смерти Траяна в 117 году. Как подтверждение признания особых взаимоотношений между ним и императором, еще в 100 году Адриан женился на младшей дочери Салонии — Матидии Сабине. Союз этот, как утверждают, организовала тетя девушки, Плотина.[627]
Старания Плотины при сведении Адриана и Сабины были попыткой завязать близкие взаимоотношения между нею и новым императором, который провел первый год у власти, отменяя некоторые военно-политические решения Траяна и втянувшись в мучительную борьбу с Сенатом, рассерженным его безапелляционным поведением. В 118 году Адриан вернулся в Рим и развил бурную деятельность по созданию у народа доверия к себе. Популярные меры по снижению налогов, щедрые раздачи денег и плебсу, и безденежным сенаторам, а также создание благотворительных фондов для питания бедных детей — все это обеспечило хорошее отношение к нему. Более того, начатая Адрианом масштабная строительная программа, включавшая обновление Пантеона, обещала сделать город еще краше.
В 121 году он отправился в четырехлетнюю инспекционную поездку по своей империи, в том же году между ним и Плотиной имел место обмен письмами, позднее скопированными на мраморе и представленными на обозрение публике в Афинах. Эти письма предлагают редкое, замечательное окно, чтобы взглянуть на связь между Адрианом и его приемной матерью, позволяя нам наиболее ясно ощутить звучание ее собственного голоса.
Их переписка вращается вокруг того, кто будет избран новым главой эпикурейской школы философов в Афинах. Принимая сторону Попилия Феотима, действующего главы школы, Плотина первым делом просила Адриана изменить существующий закон, дабы тот дозволил преемственность не только римлянину, а также позволил записать устав школы на греческом языке вместо латинского.
«Вы очень хорошо знаете, насколько я заинтересована в эпикурейской школе. Ваша помощь в данном вопросе о выборе ее главы необходима, ибо в силу неправомочности в качестве преемников всех, не являющихся гражданами Рима, диапазон выбора является очень узким. Итак, я выступаю за выбор ее преемником Попилия Феотима, в настоящее время являющегося ее формальным главой в Афинах. И я прошу позволить ему отныне вести все записи школы на греческом языке, которым пользуются большинство ее членов. Пусть же будущие руководители эпикурейской школы отныне также пользуются теми правами, что вы предоставляете Феотиму, так как практика такова, что каждый раз, когда предыдущий глава не назначал своего преемника, старшие ученики школы на общем собрании выбирали самого авторитетного из своей среды на его место».[628]
Утвердительный ответ Адриана был затем воспроизведен на мраморе, надпись заключалась поздравительными словами Плотины эпикурейцам, написанными по-гречески: «Плотина Августа — всем друзьям, с приветствием. Теперь у нас есть то, что мы так мечтали получить».[629]
В противоположность пассивной анонимности в наших литературных источниках о ней, эта надпись из Афин показывает Плотину высокообразованной женщиной, активной в делах, близких ее сердцу, и стоящей так близко к императору, как когда-то стояла Ливия. Письмо Августа, отклоняющее просьбу самосцев о независимости, публично признавало усилия Ливии в интересах островитян, а преданность Плотины Афинам — единственный сохранившийся пример такой же просьбы, который дает возможность гордиться письмом императрицы в интересах просителей.[630]
Роль Плотины как патронессы философской школы интересна сама по себе, так как в этот период появилось много сатиры, издевающейся над богатыми женщинами, воображающими себя интеллектуалками и пытающимися нанять себе в учителя какого-нибудь знаменитого философа. Одно такое произведение описывает философа-стоика по имени Фесмополис, которому пришлось приглядывать за мальтийской собачкой своей хозяйки на ее загородной вилле. Он страдал от унижения, когда собачка вылизывала его бороду и метила его плащ.[631] Такая сатира не была бы столь остра, если бы не совпадала с потоками узнаваемых жалоб на манеры богатых женщин в то время.
