Но когда Плотина в конце концов удостоилась дебюта в исторических записях, это случилось с размахом, достойным первых римских императриц. Взлетев по ступенькам и переступив порог своего нового палатинского дома в первый раз, она, как говорят, медленно развернулась к морю лиц, наблюдавших за ней, и величественно выдала следующую фразу: «Я вошла сюда женщиной такого рода, какой я хотела бы быть, выходя».[610] Это было подходящим обещанием для женщины, формирующей новую династию и намеренной отмыть неприятный вкус, оставленный гражданскими войнами внутри семейства Домициана. Так когда-то Флавии пытались поставить максимально возможную дистанцию между собою и наихудшими крайностями эпохи Юлиев-Клавдиев.
Для Плотины шаг вслед за Домицией являлся достаточно двусмысленным. Обычно считающаяся одной из организаторов падения своего мужа, Домиция жила теперь в роскошной резиденции, наслаждаясь доходами со своих кирпичных заводов и продолжая получать почтительные знаки внимания до самой своей смерти. Но память о вреде, нанесенном Домицией наследованию Флавиев, ее супружескими ссорами, скандалом их развода и абортом Юлии Флавии, не рассеялась. Сплетни о враждующей паре все еще циркулировали, и Плотина, таким образом, чувствовала необходимость продемонстрировать моральную антитезу своей предшественнице. В то же время она должна была преодолеть зловещую тень, которую та оставила на роли первой леди.[611]
С первого дня правления Траяну пришлось заботиться о создании совершенного образа для Плотины. Первые два года нахождения у власти он провел в инспекционных поездках по четырем своим армиям, и лишь в 100 году появился в Риме — впервые со времени своего восшествия на трон. Его прибытие было отмечено хвалебной речью Плиния Младшего при встрече императора с Сенатом.[612] В ней много внимания уделялось сравнению Траяна с его предшественником, тираном Домицианом, — но Плиний также не забыл похвалить нового императора за выбор жены. Он заметил, что, в то время как многие выдающиеся деятели в истории (Плинию не нужно было упоминать предыдущих императоров) страдали от непоправимого вреда, наносимого их неудачным выбором супруги, Траян нашел в Плотине женщину старомодных добродетелей, скромную и достойного поведения:
«При вашем положении, она демонстрирует, что ей оно не дает ничего, кроме радости, неизменной в ее преданности — не вашей власти, а вам самому. Вы такие же друг для друга, как были всегда, и ваше взаимопонимание неизменно; успех не принес вам ничего, кроме нового понимания вашей общей способности жить в его тени. Как скромна она в своем наряде, как умеренно число ее посетителей, как непритязательна она, когда находится за границей! Это достижение ее мужа, который прививал и формировал нужные привычки супруги; тут достаточно славы для послушной жены».[613]
В своей речи Плиний ни разу не упомянул Плотину по имени. Это было вполне обдуманно, так как все восхваления ее скромного поведения и преданности мужу не столько относилось к ней самой как к личности, сколько отдавали должное способности Траяна обучить ее. В то время как предыдущие императоры боролись за то, чтобы продемонстрировать окружающим правильность своей личной жизни, панегирик Плиния хвалил Траяна за то, что его личная жизнь незаметна окружающим и соответствует тем моральным стандартам поведения, которые приняты в обществе. Но общий смысл оставался тем же: правитель, который содержит в порядке свои домашние дела, годится, чтобы держать в порядке и империю. Перевод похвалы за поведение Плотины на ее мужа также заявлял о новом месте женщины при новом режиме: на несколько шагов позади, хоронясь в тени императора.[614]
Эта картина смиренного семейного единства усиливалась фразой Плиния о гармоничных взаимоотношениях между Плотиной и вдовствующей старшей сестрой Траяна, Ульпией Марцианой. Подобно своей невестке, Марциана — загадочная фигура в анналах истории, о ее личности и отношениях с Траяном мало что известно. Мы имеем только благожелательное упоминание Плиния о том, что она отличалась «такой же откровенностью и искренностью», что и ее брат. Кроме того, Плиний обращает внимание будущих биографов Марцианы на ярко выраженное согласие между братом и сестрой, а также между сестрой и невесткой, резко отличающееся от кошачьих схваток и соперничества между прежними обитательницами Палатина, такими как Ливия и Агриппина Старшая либо Агриппина Младшая и Поппея:
«Ничто не приводит к разногласиям так легко, особенно между женщинами, как соперничество, которое чаще всего возникает из непосредственной близости, совместного быта и равенства статусов и подогревается ревностью, пока не дойдет до открытой ненависти; тем более примечательно, когда две женщины в том же ранге могут поделить дом без проявлений зависти или соперничества. Их уважение и внимание друг к другу взаимно; когда человек любит другого всем сердцем, для него не имеет значения, кто стоит первым в этой любви».[615]
Неудивительно, что Марциана сопровождала Плотину и Траяна и на их новом месте жительства на Палатине. Однако, в отличие от дней Ливии и Юлиев-Клавдиев, императорский дворец в начале II века больше не был наполнен криками детей, бегающих вверх и вниз по лестницам и играющих в саду. Союз Плотины и Траяна оставался бесплодным, а его овдовевшая сестра Марциана имела только одного ребенка — взрослую дочь по имени Салония Матидия. Та, в свою очередь, имела двух дочерей — Матидию Младшую и Вибию Сабину. Открытие в 1950 году недалеко от Пьяцца-Витторио-Эммануэле свинцового водопровода, носившего имя Салонии Матидии, наводит на мысль, что она и ее дочери владели своей собственностью и не обитали с матерью, дядей и теткой во дворце.[616]
Траян не сразу озаботился размещением изображений своих родственниц на государственных сооружениях или на монетах — снова по абсолютному контрасту с предшественниками из клана Юлиев-Клавдиев. Эта сдержанность была частично следствием его задачи монополизировать внимание на себе, как на первой личности в римской политике. Это было также признанием, что впервые в римской имперской истории действующий император не пользуется ни своим правом казнить, ни своей возможностью дать наследника женщине своей семьи. Поэтому только после 112 года, через четырнадцать лет правления, Плотине было дано место на монетах ее мужа. На одних монетах ее присоединили к богине Весте, хранительнице священного римского огня, и к Минерве, богине войны и мудрости. Другие связали ее с новым священным символом, получившим название Ara Pudicitia — Алтарь Целомудрия. Плотина была первой женщиной, которую связали с надписью целомудрие на ее монете, ведь ни Веста, ни Минерва, обе богини-девственницы, не связывались раньше с имперскими женщинами.[617] Некоторая сложность возникла при связи Плотины с богиней плодородия Церерой из-за отсутствия у нее детей.[618]
Хотя родственницы Траяна поздно дебютировали на государственной монете, их статуи так же часто устанавливались по всей империи, как и статуи их предшественниц.[619] Однако в отличие от предыдущих императорских супруг, облик которых часто эволюционировал с годами, официальный портрет Плотины претерпел мало изменений за время ее жизни. После экстравагантных причесок женщин Флавиев прическа Плотины стала сравнительно скромной: поддерживаемая жестким козырьком сильно завитых волос, стоящим дугой над полосой плотно уложенных кудряшек в виде запятой. Это знаменовало возвращение к старому, сдержанному нодусу Ливии. Такой вид точно соответствует описанию Плотины Плинием как почтительной и скромно одетой супруги — хотя подобный фасон, похоже, не слишком нравился другим женщинам из римской элиты, которые не проявили желания его принять.[620]
Среди женщин, поднявшихся по социальной лестнице, куда более типичен был образ, задаваемый невесткой Плотины, Марцианой. Ее прическа имела строгую форму и состояла из перекрывающихся «этажей», верхний из которых представлял собой плотный ряд вертикальных валиков. На фоне куда более смелых причесок того времени архитектурная строгость стиля Марцианы по-прежнему служила метафорой семейной дисциплины, на которой покоилась стабильность как дома, так и империи.[621]
Имперская скульптура эпохи Траяна также продолжила направление Флавиев, не убирая каждую морщинку и недостаток с лица позирующего из уважения к реализму портрета времен Республики. Жителям империи, имевшим шанс видеть, как образцы скульптур ходят по городским улицам, присутствуют на Форуме или посещают храмы и бани, вид реальных, серьезных, почтенных лиц Плотины, Марцианы и ее дочери Салонии Матидии, с влажными, поджатыми губами, строго сомкнутыми под аккуратно уложенными локонами, давал уверенное подтверждение, что эта династия будет стабильной и обойдется без скандалов.
