Приплыли мы в Пинегу с последним гудком парохода, отдавшего швартовы. Казалось, больше на Север меня не заманишь никакими калачами. Однако все в жизни пропорционально интересу. Не утерпел я и на будущий год опять поехал в экспедицию по северным деревням. Ничего не знаю чудеснее русской деревянной архитектуры! — закончил свой рассказ Петр Дмитриевич.
За свою жизнь П. Д. Барановский совершил десять экспедиций на Север — по Беломорскому побережью, по Онеге, Северной Двине, Пинеге, в Новгород и его волости, на Соловки, в Карелию.
Есть основания предполагать, считал П. Д. Барановский, что деревянное шатровое зодчество было на Руси еще в дохристианскую пору. После крещения Руси в 988 году архитектурные сооружения, где помещались языческие жертвенники, очевидно, не всегда уничтожались. Ведь это было неразумно, если учесть трудности всякого строительства в ту пору. Достаточно было уничтожить самих идолов, освятить помещение и поставить на нем символ новой веры — крест. Возможно, этим и объясняется врастание в новую христианскую культуру старых типов архитектурных сооружений. Изображение шатровых церквей встречается в глубокой древности — в одной из псковских рукописей XII века и на ряде икон XIV века. На Севере “шатры” были распространены повсеместно — от Кольского полуострова и до Аляски.
В середине XVII века при патриархе Никоне вышел строгий указ шатровых церквей не строить. Патриарх усматривал в этом отход от буквы древнего православия, дескать, Византия шатровых церквей не знала. Никон предписал строить только пятиглавые церкви, символизирующие Христа и четырех евангелистов. Северных земель, отдаленных от Москвы, этот патриарший указ практически не коснулся. Там народ вплоть до ХХ века продолжал строить “по пригожеству, как мера и красота скажет”, как строили их отцы и деды.
Испокон веку лес был для русских людей подлинной стихией. Да будет вам известно, океан русского леса составляет почти треть лесных просторов мира. С ним была связана вся жизнь русского человека. Он его кормил, одевал, обувал. Недаром народная пословица говорит: “Возле леса жить — голода не видать”.
Русский человек рождался в рубленой бревенчатой избе. Еще лежа в деревянной зыбке, он слышал, как шумит лес за окном, точно волны прибоя. С радостью первого открытия присматривался он к игре света на прожилках досок соснового потолка дома, к золотистым каплям смолы, стекавшим с бревен. Первые игрушки, которые он брал из рук родителей, тоже были из дерева. Впервые севши за стол, он и на нем видел деревянные изделия — чашки, ложки, солоницы, кружки. А едва овладев грамотой, он, беря хлеб с деревянного блюда, по слогам читал слова, вырезанные по кромке хлебницы: “Хлеб-соль ешь, а правду режь”.
Красота целого была главным критерием русских зодчих-древоделов. Заказчики не стесняли мастеров мелкой опекой. Для них был важен конечный результат, чтобы все было сделано “самым добрым гладким мастерством”, как говорится в одной порядной записи.
Вдосталь порядившись и придя к согласию, плотники брались за топоры. Топор был универсальным инструментом русских древоделов. Им он остается и по сю пору, ибо каждый северянин хоть немного, да плотничает. Легко себе представить цену этого незамысловатого орудия в старину, когда мужик и шагу не делал без топора. Недаром в книгах зарубежных путешественников — Герберштейна и Олеария — русский мужик изображен либо с топором в руках, либо с топором за поясом. Топором мужик валил лес, ставил клети, делал тес для пола и потолка. Не по мановению волшебной палочки, а миллионами и миллионами точных ударов тяжелого топора, от которого гудели спина и руки поколений русских древоделов, вырублены шедевры, принесшие России славу страны потомственных зодчих.
Церкви и жилые дома строили одни и те же люди. И все же вершиной русского деревянного зодчества по праву считают церковные строения. Как бы хорошо человек ни строил свой дом, он строил его только для себя. Иное дело сооружение храма — дома для всех. К работе “на святое дело” и относились совсем по-другому, чем к возведению амбаров и риг. Этот труд должен был “засчитываться” на Страшном суде во искупление всех земных грехов. “О Владыко Христе, Царю всех, избави нас от мук адовых!” — читаем мы надпись над церковным порталом, сделанную в последний день работы.
Срубить храм на Руси было не только святым делом, но и каким-то особым, не писанным никаким законом соревнованием мастеров-плотников друг перед другом. Прежде чем положить под первый венец серебряную, а то и золотую монету, служили торжественный молебен при стечении всего окрестного люда. По окончании работы в храме устраивалась торжественная свадьба с хороводами, песнями. Церковь была для северян, не знавших крепостного права, праздничным дворцом. Если церквей на погосте две — зимняя и летняя, то их сразу различишь. Зимняя — поскромнее, поменьше. В ней служили большую часть года — с Покрова до Троицы (почти восемь месяцев) — и все это время топили. На большую храмину дров не напасешься, потому и трапезную, и сам храм не размахивали, а делали потеснее, даже потолки подшивали пониже. Иное дело — летняя церковь: просторная, украшенная, как невеста. В ней служили с Троицы и до Покрова. Начало осени — самая красивая пора на Севере. Природа не скупится на краски. Золотом отливают скошенные валки хлеба, в багрец одеваются леса, яркими языками пламени полыхают тугие грозди рябины. Вода в озерах чистая, отливающая в солнечную погоду холодной голубизной опрокинутого в нее безбрежного неба.
В квартире П. Д. Барановского было много картин, акварелей, рисунков, фотографий северных пейзажей. Самой дорогой реликвией была северная икона “Преображение Господне” XVII века. В верхней части иконы было изображено шествие праведников в рай. Этот рай был изображен художником с приметами Севера — река, похожая на Пинегу, на берегах — дома, рубленные “в лапу”, нивы с колосящимся хлебом, северные яркие цветы и в небе — жаворонок. Внизу, под иконой, Петр Дмитриевич прямо на обоях процитировал древний панегирик:
О светло-светлая и украсно украшенная Земля Русская!
И многыми красотами удивлена еси...
На рабочем столе Барановского вместо пресса для бумаг лежал барельеф шестикрылого серафима, найденный им на развалинах Болдинского монастыря. Это была память о музее, который он создал у себя на родине и который погиб в Великую Отечественную войну.
Задумчивые мужики-страдальцы, томящиеся в темницах в ожидании казни, — образы “страждущего Спасителя”; убитые горем крестьянки-Богоматери; грозные воители за добро и справедливость народные любимцы Николы; торжественный и величественный Саваоф — сколько в русской деревянной скульптуре живой непосредственности, запоминающихся образов!
П. Д. Барановский одним из первых в стране оценил художественную значимость “деревянных богов” и начал собирать их в Верхнем Поднепровье. В 1929 году он открыл в Болдинском монастыре Музей русской деревянной скульптуры Смоленщины. Помощником Барановского в создании музея был замечательный этнограф М. И. Погодин, внук историка, профессора Московского университета М. П. Погодина. В квартире Михаила Ивановича (в Марьиной Роще) висели перешедшие по наследству прижизненный портрет Пушкина и портрет Гоголя с его автографом. Гоголь был крестным отцом сына М. П. Погодина — Ивана, отца Михаила Ивановича.
В библиотеке Михаила Ивановича хранились редчайшие издания с автографами самых знаменитых российских писателей. Они должны были по его распоряжению вместе с портретами Пушкина и Гоголя поступить в Литературный музей. Библиотеку по этнографии и народному искусству Михаил Иванович завещал мне и хотел составить дарственную, но я отговорил его от этого. Михаил Иванович серьезно болел и должен был лечь на операцию. Оформлять дарственную — значит лишить его всякой надежды на выздоровление, решил я и потому отказался от юридических актов.
Последнюю ночь в своем доме М. И. Погодин провел вместе со мной. Утром Михаил Иванович попросил меня побрить его. Когда я исполнил просьбу и сделал компресс, Михаил Иванович облегченно вздохнул. Несмотря на адские боли, он держался мужественно, стойко. Даже шутил. В нем было какое-то особое благородство, я бы сказал, рыцарство. Редкостный он был человек — добрый, отзывчивый, настоящий интеллигент. Михаилу Ивановичу многим был обязан поэт Михаил Исаковский. Его еще отроком привез Погодин в Москву, вылечил на свои деньги, заботился о его образовании. Надо сказать, что смоляне еще до революции создали в Москве крепкое, дружное землячество. Эта традиция перешла и в советское время. М. И. Погодин, М. В. Исаковский, А. Т. Твардовский, С. Т. Коненков, П. Д. Барановский — все они были не просто хорошо знакомы, а дружили и помогали родной Смоленщине, чем могли.
