В ту нашу поездку в Киев вспомнилось еще посещение Кирилловской церкви, где в 1194 году был похоронен один из главных героев “Слова...” — великий князь Святослав.
Мы вошли под своды храма, помолчали.
— Видите, — указал Петр Дмитриевич на фреску, — это Ангел свивает небо. Все разом, обе половины... Этот образ, думается, имел в виду и Автор “Слова...”, когда писал: “О Бояне, соловию стараго времени! Абы ты сиа плъкы ущекоталъ <...> летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени...”
На долю П. Д. Барановского (а прожил он девяносто два года) выпало “свивать славу обеих половин” минувшего яростного, порубежного века. В 1912 году за проект реставрации собора Болдинского монастыря под Дорогобужем, построенного великим зодчим Федором Конем, выпускник Московского строительно-технического училища двадцатилетний крестьянский сын Петр Барановский был награжден золотой медалью Русского археологического общества. Потом была служба помощником архитектора на Тульском чугуноплавильном заводе, в Управлении строительства Среднеазиатской железной дороги в Ашхабаде и одновременно учеба на искусствоведческом факультете Московского археологического института. Не миновала Барановского и Первая мировая война. Он был мобилизован в 3-ю инженерную дружину и служил начальником команды, строившей укрепления на Западном фронте. В этой должности Барановский встретил Октябрьскую революцию. Почти вся 3-я инженерная дружина самовольно разъехалась по домам, а он опломбировал склады и стал охранять их. Такой уж он был человек — преданный долгу до конца. Вскоре прибыли представители советской власти, и он передал им спасенные от разграбления склады.
Весной 1918 года П. Д. Барановский, с золотой медалью окончив институт, получил диплом историка архитектуры и был рекомендован известными учеными В. К. Клейном и В. А. Городцовым для педагогической работы. За несколько месяцев Барановский написал диссертацию о памятниках Болдинского монастыря. Учитывая важность научных открытий, ему было присвоено профессорское звание, он был избран членом-корреспондентом Всероссийской академии истории материальной культуры, позднее упраздненной.
В конце 1918 года началось восстановление памятников ярославского Спасо-Преображенского монастыря, разрушенных при подавлении эсеровского мятежа, — того самого монастыря, где было найдено “Слово о полку Игореве”! Руководить реставрацией назначили профессора в солдатской шинели — П. Д. Барановского.
…Три пуда соли. Именно столько смог взять ее с собой молодой профессор Барановский, отправляясь в 1921 году в экспедицию по реке Пинеге и ее притокам. Деньги в то время на Севере ничего не значили. На соль можно было выменять хлеб, нанять подводу или лодку, рассчитаться с рабочими.
— Дождался я лета и поехал, — рассказывал Петр Дмитриевич. — Один поехал. Специально подгадал под очередной отпуск и поехал, как заядлый охотник. Мне предстояло “настрелять” такой “дичи”, какой кабинетные специалисты по архитектуре еще и в глаза не видели.
Петр Дмитриевич снял со стеллажа объемистую папку с материалами Выйско-Пинежской экспедиции. Достав карту Архангельской области, он показал отмеченные красным карандашом пункты остановок: Пинега, Вонга, Поча, Чакола, Пиринема, Кеврола, Чухченема, Сура, Выя.
— В то время меня больше всего интересовали деревянные шатровые храмы, своего рода “предтечи” каменной церкви Вознесения в Коломенском, о которой летописец сказал: “Бе же та церковь вельми чудна высотою, и красотою, и светлостию”. В прибрежных селах по Пинеге, — продолжал Барановский, — оказалось столько церквей “чудных вельми”, что я решил во что бы то ни стало пройти по реке до самых верховьев. Приезжаешь в село, а там — две-три шатровые церкви-красавицы, трехэтажные дома-хоромы, мельницы-крепости — и все это шедевры зодчества. Строили северяне так, чтобы самим всю жизнь красотой любоваться и чтобы внукам завет оставался.
Мы смотрим пожелтевшие от времени фотографии и листы бумаги, на которых вычерчены в масштабе дома и поражающие своим разнообразием резные крылечки — гордость и “визитная карточка” каждого хозяина.
— А это крыльцо мне особенно понравилось, — говорит Барановский. — Я даже сделал макет в одну десятую натуральной величины.
— Крыльцо-то у вас из кедровых палочек, а ведь на Севере кедра нет, — заметил я.
— Был у меня такой период в жизни — “сибирский”. Времени в лагере было предостаточно, вот я и смастерил это крыльцо, — ответил Петр Дмитриевич и, чтобы переменить тему, достал большой конверт с рисунками резных украшений колодезных журавлей. — Более двух десятков я их тогда зарисовал и еще столько же коньков крыш. Наиболее часто встречающиеся изображения на столбах колодцев и коньках крыш — голова коня или петух, образы красного солнышка — отзвуки языческих верований наших предков.
— А на этом конверте у вас почему-то стоят три восклицательных знака, — обратился я к хозяину.
— Здесь у меня хранятся особо важные документы. Памятника этого уже нет, но точные научные обмеры сохранились. Две недели я трудился над ними. Выйский шатровый храм — неповторимое явление во всем мировом деревянном зодчестве.
П. Д. Барановский обмерил, вычертил и сфотографировал выйский храм во всех деталях. Теперь, когда этот уникальный памятник по невежеству властей уничтожен, все-таки остается надежда на его грядущее воссоздание по материалам Выйско-Пинежской экспедиции.
— Тяжело сознавать, что потомки тех, кто своими руками воздвиг это чудо света, сами порушили славу своих пращуров. — Петр Дмитриевич достает письмо очевидца, на глазах которого канатами зацепили за главу храма и трактора повалили в обрыв исполина, простоявшего на русской земле три с половиной века. — Под карнизом кровли выйского храма, — продолжает Барановский, — была вырезана красивыми буквами надпись. Расстояние с земли до нее — около пятнадцати метров. Разобрать буквы я не мог, а прочесть обязательно надо было.
— Неужели пришлось строить леса?
— Какие там леса! У меня времени было в обрез. Вместе с двумя мужиками я залез по специальным выступам внутри шатра до самой главы. Там меня обвязали веревкой и через люк, как с горки, спустили по скату шатра. Топором я отбил доски с надписью, и меня с ними спустили на землю. А когда снял с надписи прорись, меня мужики снова подняли, и я водрузил доски на место.
Петр Дмитриевич развернул длинный ряд склеенных листов бумаги. Любуясь резной надписью, которая сама по себе произведение искусства, мы прочитали: “Лета 7108 [1600] августа в 6 денъ поставлен бысть сей храм церковь во имя пророка Илии при государе царе и великом князе всея Руси Борисе Феодоровиче, сыне его Феодоре и патриархе Иове”.
— А потом, — сказал Петр Дмитриевич, — когда я обмерил выйский храм и снял эту прорись, был трудный путь домой.
Бережно я взял из папки переломленную надвое старую фотографию, на которой мой хозяин, чем-то похожий на героев Джека Лондона, стоит у лодки, загруженной экспедиционными материалами.
— Вот в этой лодке, — рассказал Петр Дмитриевич, — мы проделали весь путь до села Пинега, где я сел на последний пароход, уходивший на зимовку в Архангельск. Страшно даже вспомнить то путешествие. Мой проводник, местный житель, согласившийся за пуд соли быть кормчим, долго, видно, потом вспоминал меня. Поездка эта нам обоим чуть не стоила жизни. Вначале плыли хорошо. Потом ударили холода. Плыть стало трудно. Светлого времени было мало, и мы все время рисковали разбиться на порогах, где нашу лодку кидало, словно перышко. За долгий путь мы совсем обессилели. Пинега к устью стала широкой. Деревень на берегу не было видно, и нам негде было обогреться и пополнить съестные припасы. Да еще беда — стали мучить нас галлюцинации. Однажды к вечеру плывем, а впереди высокий крутой берег. Голодные, глаза слипаются от усталости, сами окоченели от холода. И вдруг мне почудились огни деревни впереди. “Гляди, — толкаю я своего кормчего, — деревня!” Тот напряженно вгляделся и заревел от радости. Ломая прибрежный лед, мы с трудом пристали к берегу. Выскочили из лодки и, перегоняя друг друга, бросились вперед. Бежим, оглашая лес треском сучьев, а огни все дальше и дальше уходят от нас. Понял я тогда, что это обман зрения. В лесу мы могли потеряться и замерзнуть. Собрал я остатки сил и еле смог уговорить моего обезумевшего спутника вернуться назад. У него совсем уже не было сил. Мне пришлось погрузить его, как куль, на дно лодки, устланное медвежьими шкурами, и плыть вперед. Эту ночь я никогда не забуду.
