Лейн увидела Фергюса, выходившего из дверей закусочной с подносом еды, и поняла почему. Она так сильно любила, что способна была преодолеть любые преграды. Но теперь, когда он с ней, ее угнетал страх потери.
При его приближении она заставила себя открыть дверцу и выставить здоровую ногу. Фергюс поставил поднос на крышу машины, помог ей выбраться и встать.
— Куда собрался Долговязый Лейн Сил-вер? — спросил он.
— Никуда, — ответила она. — Фергюс, я хочу, чтобы ты дал мне ногой по тому месту, на котором я сижу.
— Что?
— Давай!
— Женщина, ты бредишь?
— Нет, я никогда еще не мыслила более разумно. Ну пожалуйста!
Фергюс взял с подноса свой стакан, прислонился к машине и сказал:
— Не собираюсь. Хочешь, чтобы меня арестовали? Ты едва держишься на одной ноге. Представляешь, где ты будешь, если я наподдам тебе?
— Неважно!
— Ладно, уговорила. Раз ты нуждаешься в проявлениях садомазохизма, подожди, по крайней мере, пока я не получу тебя в личную собственность.
Недовольная Лейн, попрыгав на одной ноге, вернулась на свое место в машине. Фергюс передал ей тарелку с сандвичами, присел на корточки и снял темные очки, чтобы лучше видеть.
— Не возражаешь, если я спрошу, что все это значит?
Не замечая, что ест, Лейн откусила кусок сандвича и проглотила, затем набросилась на него.
— Разве все это на самом деле? — вопрошала она. — И ты действительно существуешь? Тебе придется убедить меня в этом! Потому что, честное слово, я в это не верю!
Фергюс встал, убрал с крыши поднос, передал ей апельсиновый сок и уселся доедать за руль.
— По-моему, чтобы убедиться в реальности происходящего, тебе достаточно встать на больную ногу.
— Нет, все станет еще неправдоподобней. Я никогда не растягивала щиколоток.
— Ладно, тогда оглянись вокруг. — Фергюс показал на лобовое стекло. — Вон закусочная «Утка и собака», вон лысый усатый климактерический мужик в шортах, носках и сандалиях, вон мальчишка ковыряет в носу… а вон женщина, у которой вид, словно она вот-вот родит прямо на стоянке для машин. Разве это все недостаточно реально для тебя?
Но переубедить Лейн было совершенно невозможно.
Фергюс отвернулся от нее.
— Почему ты так упорствуешь? Дело не в окружающем мире и не во мне. Причина в тебе, Лейн. Ты не хочешь расстаться с тем, что придумала, хотя легко можешь это сделать.
— Я не уверена, — сказала она жалобно.
— Значит, со временем это пройдет, вот и все, — заверил он ее.
— Фергюс?
— Что?
— Ты поможешь мне дойти до туалета?
— Вот видишь, какой прозаической ты можешь быть.
В отеле, где они остановились по дороге, Фергюса все знали. Он постоянно ночевал здесь, проезжая с юга в Нортамберленд. Помимо любопытства, которое вызывала у служащих отеля сопровождавшая его женщина, они были поражены тем, что он нес ее на руках, несмотря на бурные протесты и заявления, что она и сама могла бы замечательно допрыгать.
В номере Лейн стала распекать его:
— Ты не должен был так поступать. Я чувствовала себя полной идиоткой!
— Представь себе, что я символически перенес тебя через порог, — посоветовал Фергюс, включая чайник.
Обернувшись и посмотрев на нее, он засунул руки в карманы и сказал:
— Нет смысла оставаться здесь и на вторую ночь. Тебе это не пойдет на пользу. — Он присел на кровать рядом с ней. — Что ты скажешь, если мы завтра поднажмем и доберемся до места? Отсюда не так далеко. Я позвоню матери.
— Извини, я испортила нашу поездку.
— А я думал, виноват Джон со своими ступеньками и я со своим гудком.
— Ну… у меня есть привычка винить во всех несчастьях других, — призналась Лейн. — А теперь я ни на что не гожусь.
Он привлек ее к себе и погладил по голове.
— Ничего, мы что-нибудь придумаем.
— По-моему, мне надо принять ванну, Фергюс, если не возражаешь.
Фергюс встал, чтобы включить чайник, и предложил:
— Я приготовлю тебе ванну и закажу ужин в номер.
Лейн легла на спину, стараясь не обращать внимания на боль в ноге.
— Скажи, я и вправду на седьмом небе?
— Ты сказал бы йоркширец, — согласился Фергюс.
Когда Фергюс наполнил ванну, Лейн доковыляла туда и была потрясена ее размерами.
— Ты только посмотри! — крикнула она Фергюсу. — Здесь так просторно, что танцевать можно, а ванна!..
— Вот почему мне здесь нравится. В этой старомодной ванне можно вытянуться во весь рост, не опасаясь, что твои пальцы будут торчать на кранах.
Лейн села на бортик ванны, развела пену и приготовила зеленую губку. Она собиралась сбросить халат, когда увидела в дверях абсолютно голого Фергюса.
— Что ты собираешься делать?
— Принять ванну.
— Я первая сказала, — твердо заявила Лейн.
— Ну и что? Будем мыться вместе.
— Нет, хочу одна.
Слабея, она смотрела, как он приближается.
— Одна не справишься. Как ты собираешься залезать и вылезать?
Увидев пену, он возмутился.
— Что ты туда насыпала?
— Мне нравится, когда от меня приятно пахнет.
— Приятно? Да от тебя будет разить, как от турецкой проститутки, а заодно и от меня. Хуже нет, чем вместе принимать ванну. — Сняв с нее халат, он взял ее под мышки. — Ложись на меня и не держись. Я держу. Тебе не будет больно.
— Не утопи меня, — предупредила Лейн.
— Не утоплю, глупышка, только не делай большой волны.
— Я не гиппопотам, — проворчала Лейн.
— Ну вот, теперь все чудесно.
Фергюс убрал с шеи Лейн волосы и поцеловал за ухом. Она искоса посмотрела и довольно улыбнулась.
— Гореть мне за это в аду.
Она попыталась поцеловать его, но в рот попала пена, и оба рассмеялись, переливчатые пузыри разлетелись и сели им на волосы.
— Передай мне мыло, — сказал Фергюс, — я тебя отдраю.
— Не надо мыла! — воспротивилась Лейн. — Пропадет весь аромат.
Он усмехнулся.
— И наступит конец света?
Лейн осторожно повернулась и водрузила ему на голову зеленую губку. Приподняв ее голову и плечи из воды, он начал с мочалкой в руке ознакомительное турне по ее телу.
Лежа в постели той ночью и убедившись, что единственной помехой их занятиям любовью является больная щиколотка, Лейн спросила:
— Ты видел хоть что-нибудь из готового фильма? Не знаю, почему раньше не спросила.
— Я не давал тебе возможности, — заметил он, что было близко к правде. — Его еще монтируют. Я видел то, что снимали за день. — Фергюс притянул ее к себе и, к разочарованию Лейн, сказал: — Эта неделя посвящается только личным отношениям, любые разговоры о работе запрещаются. Есть дела поважнее.
