на него.
– Давай, давай, нам тут поговорить надо.
– Говорите.
Ветер хлестнул волной, дохнул соленой пылью, как из пульверизатора. Гошка отскочил сразу на две ступеньки, а шофер как стоял, так и остался на месте, только шевельнул рукой, стирая с лица то ли капли воды, то ли собственные слезы.
– Тоже экскурсант выискался! – раздраженно сказал Дрын. Он послюнил окурок и, ловко выщелкнув его ногтем, приклеил к массивному подбородку матроса.
И сразу шофера словно подменили.
– Ты… что? – спросил он растерянно и зло.
– Чего? – удивился Дрын.
– А ну, вытри!
Дрын взглянул вверх, увидел окурок и захохотал:
– Еще немного – и дал бы матросу прикурить.
– Вытири! – крикнул шофер и побледнел.
– Так не достанешь.
– Достанешь. Лезь, вытирай.
– Ты не цикай. Твое дело телячье – получил воши и стой.
– Вытири! – снова крикнул шофер, коверкая слово. И вдруг с белым лицом кинулся на Дрына.
Гошка, стоявший рядом, успел подставить ногу. Шофер плашмя грохнулся на ступени, ударился головой о бетон, влажный и скользкий от соленых брызг.
– У, гад! – выругался Дрын. Он дважды сильно пнул обмякшее тело. Потом ногой перевернул шофера и отступил, увидев залитое кровью лицо.
«Купец», стоявший в стороне, засуетился, отбежал к машине, снова вернулся и затоптался у пьедестала, не решаясь шагнуть на ступени.
– Что вы сделали? Что вы! – твердил он, потерянный и бледный.
– Заткнись! – сказал Дрын спокойно. – И вообще мотай отсюда. Забирай товар и мотай.
Трясущимися руками «купец» сунул журналы в портфель, достал бумажник, выдернул несколько красненьких, протянул Гошке, стоявшему ближе. И заторопился, засеменил по асфальту, подгоняемый ветром.
– И нам надо смываться.
– На такси?
– Очумел? Следы оставим. А так – мы его не знали, не видели. Если и были здесь, то в другое время, разминулись.
Они тоже торопливо пошли по дорожке, ведущей к шоссе, где ходили троллейбусы. Ветер толкал в спину, путался под ногами, норовя сбить, бросить на асфальт и катить, как вырванные с корнем пучки сухой травы. С шоссе оглянулись. Ступенек и черного согнувшегося тела, лежавшего на них, совсем не было видно. Одинокий матрос неподвижно стоял у моря, и машина рядом с ним походила издали на большой серый валун.
Глава VIII
– Подведем итоги, – сказал подполковник Сорокин и озорно улыбнулся.
Ветер ударил в окно, зашелся на визгливой ноте в какой-то щели, и телефонный звонок показался на фоне бушующей за окном стихии робким детским всхлипом.
Майор Коновалов снял трубку и тотчас обернулся к Сорокину:
– Ну вот, опять выезд.
– Ничего, поезжайте, мы тут сами разберемся. Да и начальник ОБХСС товарищ Павленко подойдет. Кстати, где он? Ему с господином Папастратосом очень даже полезно познакомиться.
– Счас найду. – Сидоркин выскочил за дверь и почти сразу же вошел обратно, пропуская впереди себя капитана милиции Павленко.
– Вот это, я понимаю, оперативность! – засмеялся Сорокин.
– Так товарищ капитан, товарищ подполковник, сам сюда шел. – Сидоркин покраснел от смущения, поймав насмешливо-вопросительный взгляд Сорокина. – То есть я хотел сказать, товарищ подполковник, что товарищ капитан…
– Сразу видно юриста. Неважно как, лишь бы все было сказано.
Сорокину явно доставляло удовольствие подшучивать над своим услужливым помощником. В этом молодом лейтенанте было что-то напоминавшее те времена, когда романтика шерлокхолмсовского ясновидения казалась ему самым главным удовольствием работы и всей жизни.
– Ну-с, – сказал он, вставая из-за стола. – Для полного кворума не хватает только господина Папастратоса, капитана «Тритона». Должен быть с минуты на минуту. Побеседуем – и кончатся заботы. Разъедутся наши подопечные.
– И все? – разочарованно спросил Сидоркин. – Устроить бы спектакль: пригласить их на торжественное открытие телевышки.
– И до открытия разберутся.
– Или поиграть с ними в кошки-мышки. Поглядеть, как суетиться будут.
– Вы в самодеятельности не участвуете? Что-то вас все на игру тянет? – спросил Сорокин. – Ладно, не дуйтесь. Давайте лучше подумаем, что к чему. Кто они, наши подопечные? Господин Папастратос – обычный контрабандист, которому все равно чем торговать – сигаретами или камушками с чужого берега. Почему именно капитан в этой роли? Да потому, что капитан судна – единственный, кто имеет право круглосуточно находиться на берегу. Кастикос – фигура покрупнее. Но и в той конторе, которой он служит, не знают о том, что здесь у нас сооружается. А значит, и Кастикос тоже занят сбором сведений на всякий случай, так называемой «подправкой».
Сорокин замолчал, задумавшись. Лейтенант Сидоркин глядел на него удивленно-восторженными, широко раскрытыми глазами. Капитан Павленко улыбался чему-то своему, рисовал на бумажке замысловатые орнаменты. Ему были не в новинку подобные умозаключения подполковника.
– Этих двоих любопытствующих господ мы можем быстро и надежно отвадить. Капитана «Тритона» прихлопнем его же картой. Десяти другим закажет браться за такие некапитанские дела.
В дверь постучали. Вошел дежурный по горотделу, доложил, что приехал иностранец.
– Просите, – сказал Сорокин. – Невежливо заставлять ждать иностранца.
Капитан «Тритона» – примелькавшегося в порту обшарпанного греческого сухогруза – Кицос Папастратос оказался невысоким крепышом с высокомерной ухмылкой на сочных девичьих губах. Как большинство маленьких и толстеньких людей, он тянул подбородок над белым воротничком, смотрел как бы поверх головы собеседника и всем своим видом показывал, что весьма польщен приглашением в столь высокое учреждение. Он удивленно оглядывал пустые столы, и крупные козьи глаза его как бы спрашивали недоуменно: а где же традиционные коньяк и кофе?
«Обойдешься, – думал Сорокин, наблюдая за наигранным жеманством капитана. – Сейчас такой „коньяк“ будет – не возрадуешься».
– Мы пригласили вас для того, чтобы показать несколько фотографий. – Сорокин выложил на стол пять женских лиц. – Скажите, пожалуйста, кого из них вы знаете?
– Предлагаете девочка? Мне говорили – у вас нельзя.
– Правильно вам говорили, – сказал Сорокин. И подумал, что этот грек, который так неплохо говорит по-русски, пожалуй, без труда объясняется в любой стране. Разумеется, с теми, кто его интересует.
– Не знаю.
– А вот эту?
– Не знаю.
– Тогда послушайте меня.
Сорокин начал рассказывать о лирах, драхмах, даже долларах, которые грек передавал этой даме, нарушая советский закон, об интересах, довольно странных для простого капитана…
– Все придумать. Не знаю, – сказал Папастратос, но уже не высокомерно, а скорее испуганно взглядывая из-под густых бровей.
– Значит, объяснить ваши действия вы не хотите?
– Не знаю.
– Тогда мы вынуждены будем направить протест хозяину вашей фирмы. Сообщим также, что вы каждый раз закупаете здесь по нескольку ящиков сигарет. А ввоз сигарет в Грецию и Италию, как вы знаете, – контрабанда.
– Я покупать себе.
– Несколько ящиков на рейс многовато даже для мирового рекордсмена-курильщика.
Капитан съеживался на глазах. Подбородок его торчал уже не так высоко, и плечи сузились, образовав глубокие морщины на отутюженной, лоснящейся капитанской куртке.
