я помешаю?
– Думаешь, все такие, как ты?
– Не обижай ее…
Многие говорили Вере, что она не похожа на других девушек, что большинство – не таких строгих правил. Она не позволяла себе быть иной, но уже соглашалась, что нельзя судить всех одинаково.
– Ладно, – вздохнула Вера. – Если он придет, скажи, что это ты упросил меня. Не обманывай. Обещаешь?
– Конечно.
Гошка похлопал ее по плечу и выскочил за дверь, ни на кого не глядя, опасаясь встретиться глазами с Ниной.
Вбежав домой, он выдвинул стол на середину Вериной комнаты, накинул белую скатерть, чтобы все чин чином, вынул бутылки, поставил, на керосинку кастрюлю с картошкой, нарезал колбасы. Когда кончил, было уже пора идти на морвокзал.
Греки стояли возле пивного ларька и походили на обычную компанию «соображающих» портовых работяг. Но если те в своей целеустремленности никого и ничего вокруг не видят, то Кастикос был зорок, как вахтенный матрос, еще издали завидел Гошку и пошел к нему, широко разводя руками в приветствии.
– Это Франгистас, – сказал, показывая на худосочного грека, чем-то напоминавшего Дрына. – Это Доктопулос, знакомый.
Гошка вел Доктопулоса, как лучшего друга, обняв за плечо, и все говорил о своей любимой улице, расхваливал город и порт, забыв, что грек почти не понимает по-русски. Кастикос и Франгистас шли позади, согнувшись, засунув руки в карманы, и Гошка, оглядываясь, с удовольствием отмечал, что они совсем неподозрительны, похожи на обычных подгулявших моряков, возвращавшихся на свое судно.
Дома Кастикос проворно обежал квартиру, оглядел все – от Вериного столика под зеркалом до кухонных кастрюль, как-то походя вынул и поставил на стол пузатую бутылку с длинным горлышком.
– Коньяк, презент.
И снова пошел от окна к окну, оглядывая стены, двери с таким видом, словно собирался здесь жить.
Гошке надоело ждать, когда он остановится, постучал вилкой по звонкому горлышку бутылки.
– Прошу дорогих гостей. Чем бог послал.
– О, бог, бог! – обрадованно закивал Франгистас, и сразу пододвинул стул, и ловко подцепил длинным пальцем несколько ломтей колбасы.
Света не зажигали. Гошка стоял у окна, вытянув шею, смотрел поверх белых занавесок. За заливом над цементными заводами стлался розовый дым. Бухта была черной и шершавой от волн. С гор клочьями ваты сваливались ошметки туч. Там, у заводов, багрово сверкали стекла отраженным закатным солнцем. Гошка зажмурился, медленно повернулся от окна, спросил:
– Когда вы… уходите?
– Утром, – быстро ответил Кастикос.
– Точно узнал?
– Точно, точно.
Он открыл глаза и удивился странной освещенности комнаты. Дым сигарет, стлавшийся над столом, был коричневым. Кастикос с темным фиолетовым лицом стоял в рост, раздвигал тарелки.
– Бизнес, – сказал он и начал выкладывать на стол какие-то тряпки. – В Греции это – бизнес, здесь – нет.
– Да ладно тебе! – Только что собиравшийся говорить о том же Гошка почему-то вдруг сердито отмахнулся: – Греция, Греция. Что в твоей Греции?
– Море, яхта, девочка… А песня! – Кастикос вытянул толстые губы, чмокнул и расплылся в улыбке.
– Подумаешь! Вот у нас – песня! Зыкина приезжала. Как выйдет вся в серебре, а другой раз – вся в золоте да ка-ак крикнет – все лежат.
– В Греция тоже.
– Чего тоже?
– Все будет. Надо хотеть.
– С тобой захочешь! Небось обдерешь за услугу.
– Ноу-ноу! – Кастикос энергично замотал головой. – Нет деньги. Дружба. Понимай? Мы будем други. Ты – бизнес, я – бизнес, вместе – богатость Греция.
– Для меня дружба – первое дело, – обрадовался Гошка. – Понимаешь? – он поморщился, вспомнив, что валюта, которую собирается прихватить с собой, не вся его. Чтобы проглотить застрявшую в горле тоску, хлебнул из стакана. И подумал, что только по дружбе, без платы, – дело ненадежное. – Вот ты, – сказал, ткнув пальцем в Доктопулоса, – получишь двести, а вы оба – по сотняге. Дайте-ка ваши пропуска!
– Зачем? – насторожился Кастикос.
– Туго ты, брат, соображаешь. В нашем деле это снижает проценты, заруби на своем длинном носу.
– Соображать – твой дело. Ты – рисковать.
– А ты не рискуешь?
– Я ухожу, ты – остаешься.
Как ни пьян был Гошка, а все же заметил, что Кастикос вдруг переменился, то был подобострастен, а то стал настороженно-хитроватым, что-то прикидывающим. По привычке, выработанной общением с иностранцами, решил, что тот просто набивает цену.
– Не поскуплюсь. А вот насчет риска – я должен быть уверен, что ты тоже готов. Один за всех, все за одного. Равенство. Понятно?
– Понятно! – засмеялся Кастикос и похлопал Гошку по плечу.
– А если не понятно, то надо – зад об зад, и кто дальше прыгнет. У нас равенство. – Он показал на окно и недобро усмехнулся. – Во всем равенство. Так-то, дорогой греческий товарищ. Давай пропуск на судно. Тот самый; что получил у пограничников. И своим барбосам скажи, чтобы выкладывали. – Он взял протянутые греками картонки в пластмассовой обертке, развернул веером, как карты, подул на них и выдернул одну. – Скажи, пожалуйста, за такую фитюльку – четыреста тугриков. – С пропуском в руке Гошка обошел стол, поднял под мышки совсем обмякшего Доктопулоса, поправил на нем галстук. – Скажи, там, на фотографии в твоем паспорте, который сейчас у пограничников, ты на себя похож?
– Похож, похож, – ответил за него Кастикос.
– Красавец! – Он прислонил грека к стене и встал рядом.
– А мы похожи?
– Похожи, похожи! – Кастикос вскочил с места, забегал по комнате, что-то возбужденно начал объяснять своим приятелям.
– Значит, так, уточняю задачу, – сказал Гошка. – Мы меняемся одеждой, и вы двое поведете меня на судно, на своего «Тритона», как пьяного. Вместо него. Пограничники могут и не заметить, поскольку мы вроде бы похожи, а на дворе ночь и такой ветрище. Вы доставите меня в каюту и будете сторожить, чтобы кто из команды не застукал раньше времени. Потом в каюту придут пограничники проверять паспорта. Мы будем сидеть и пить, чтобы рожи наши были ни на что не похожи. Я будто совсем пьян, а вы – еще ничего, будете разговаривать. И улыбайтесь. Ты, Кастикос, поднесешь пограничнику. Он откажется, а ты обижайся, про дружбу говори. Тогда быстро из каюты выкатятся. Я их знаю: пограничники угощений боятся как черт ладана.
Доктопулос отвалился от стенки и заговорил что-то, размахивая руками.
– Он мало понимает русски, – сказал Кастикос. – Он боится.
– Чего бояться, чего? – забеспокоился Гошка. – Выспишься тут, завтра скажешь – пьяный был. Пригласил я тебя к себе, напоил, а что дальше – не помнишь. Свалишь все на меня, и отправят тебя домой первым же пароходом. Риску никакого.
– Деньга, – сказал Доктопулос.
– Фирма на расходы не поскупится. – Гошка вытряс карманы, отсчитал двести рублей.
– Еще.
Гошка посмотрел на Кастикоса. Тот, будто ничего не
