class="p1">– Будете говорить?
– Не знаю.
– В таком случае, как говорится, извините за беспокойство. Машина у подъезда, она отвезет вас в порт. До отхода просим судно не покидать.
– Я иду… ногами.
– Как вам угодно.
За окнами хлестал норд-ост, рвал провода, выкручивал голые деревья.
– Хочу проветриться, – очень ясно сказал капитан. И добавил с едкой усмешкой: – Последний раз.
Сорокин тоже усмехнулся. Посмотрел, как Папастратос резко закрыл за собой дверь, и облегченно откинулся на спинку стула, закурил.
– А если он прямо к этой? – спросил Сидоркин, явно не выдержав затянувшегося молчания.
– Он сейчас вернется. – Сорокин почесал нос и весело из-под руки посмотрел на своих помощников. – Знаете, с чем он ушел? С камнем на сердце. За сигареты ему, конечно, влетит. Контрабанда для них очень даже крупная. Но главное – фирма. Иметь дело с нами ей выгодно? – Сорокин загнул один палец. – Терять такой куш они не хотят? Нет. А ведь мы напишем, что действия капитана бросают тень на наши добрые отношения. Да хозяин его в порошок сотрет из-за одного только страха за выгодный фрахт.
– Он же собирал разведданные. Стало быть, разведка выручит.
– Плевали они на разведку, когда деньгами пахнет. Фирмачи будут улыбаться и делать по-своему. А если уж один выгонит, то другой не возьмет. И будет капитан болтаться на берегу, пока не проест все свои контрабандные лиры…
Он не договорил, потому что дверь приоткрылась и в комнату вкатился маленький, съежившийся, ставший совсем круглым господин Папастратос. Он схватился за сердце и упал на стул.
– Мы же предлагали машину, – спокойно сказал Сорокин, подавая ему стакан с водой.
– Я думал… Я старый, больной… Память плохо. Я вспомнил, кого вы показывали.
– Мы так и полагали.
Папастратос затравленно посмотрел из-под бровей.
– Не надо писать… письмо…
Сорокин молчал, наблюдая, как бегают пятна на шишковатом лице капитана, и думал о том, что этот «больной человек», должно быть, никогда не бывал в дальних многомесячных плаваниях – всю жизнь болтался в выгодном средиземноморском каботаже.
Лейтенант Сидоркин стоял бледный от волнения, переводил взгляд с Сорокина на Папастратоса, и видно было, что ему очень трудно сдерживать восторженную улыбку.
– Я постараюсь… все… вспомнить…
– Хорошо, – сказал Сорокин. – Поезжайте на судно. Когда все вспомните, дадите знать через портовые власти.
На этот раз капитан не захлопнул дверь, затворил медленно и подобострастно, вызвав в кабинете дружный, но сдержанный смех. Сидоркин по-мальчишески взмахнул руками, хлопнул себя по карманам и принялся ходить по кабинету, но спохватился, сел, прямой и нахмуренный.
– Ничего, – сказал Сорокин, наблюдавший за ним со снисходительной улыбкой. – Это пройдет. Выдержка, брат, не простое дело.
«Вот и конец, – думал Сорокин. Он сидел, запустив в волосы пальцы обеих рук, и рассматривал чернильное пятно на столе. – Господин Папастратос, может, поймет, что деньги деньгам – рознь. Да что он, другие капитаны сто раз подумают, прежде чем согласиться на такой приработок. Ибо, несомненно, многие узнают о судьбе капитана „Тритона“. День-два – и чисто будет в порту. Останется только повыловить местных тунеядцев и спекулянтов».
– Как с этими мерзавцами?
Он поморщился, словно от зубной боли. Сколько приказывал себе не опускаться до примитивных эмоций и все срывался. Приказывал не из желания стать выше эмоций, как некоторые киногерои, а из необходимости беречь нервы. Люди ко всему привыкают. И работники милиции тоже привыкают смотреть на своих «клиентов», как на объект труда. Это как защитный рефлекс. И выдумывают спокойные словечки «рецидивист», «преступник» вместо резких «вор», «бандит» или «жулик». И уж мало кто срывается на такие слова, как «сволочь» или «мерзавец».
– Надо наконец очистить город от этих… – Ему снова захотелось сказать «мерзавцев», но сдержался. – Пора решительно избавиться от тех, кто готов торговать чем угодно, даже интересами Родины. Как у вас дела, капитан Павленко?
– Ищем.
– О Братике что-нибудь узнали?
– Пока нет.
– О ком? – спросил Сидоркин.
– О Братике. Должно быть, кличка.
– Я… что-то слышал.
Сорокин и Павленко посмотрели на него серьезно, без иронии.
– …Слышал об одном… Братике.
– Пожалуйста.
– В порту есть прапорщик, невысокий такой, худощавый, строгий, брови прямые, губы тоже… прямые.
– Точный портрет. Соловьев.
Сорокин снял трубку, позвонил на КПП.
– Пожалуйста, – сказал с улыбкой фокусника. – Прапорщик Соловьев на проводе.
– Здравствуйте, – сказал Сидоркин и замолчал. – Здравствуйте, – еще раз повторил он в трубку. – С вами говорят из милиции. Вы меня, конечно, не помните. Мы как-то вместе плыли в порт на катере.
– Конечно, помню, – сказал Соловьев.
– Вы тогда говорили о каком-то Братике. Кто это?
– А что? Что он натворил?
– Вы его знаете?
– К сожалению, знаю. Его Гошкой зовут. Георгием, значит. А Братик – это вроде клички.
– Фамилия?
– У сестры – Кулешова. Но сестра ни при чем. Она не виновата, у нее такой брат.
– Спасибо.
– Что?
– Спасибо, говорю.
– А в чем дело?
– Долго рассказывать.
– Можно, я к вам приеду? Если часа через два?
Сидоркин зажал микрофон ладонью и повернулся к подполковнику.
– Конечно, – сказал Сорокин. – Пусть приезжает.
День догорал. В окно был виден утонувший в тени город. Багровый облачный вал на вершинах гор медленно клубился синими складками. В порту светились огни, дрожали, раскачивались на ветру.
– Я наведу справки, – сказал Павленко.
– И побыстрей. Вдруг тот самый Братик?
Вал на горах быстро потускнел и погас, и окно сразу потемнело, словно его задернули шторкой.
– Что ж, товарищ лейтенант Шерлок Холмс, не пора ли домой?
– А вы?
– Если будете на меня равняться, холостяком останетесь.
– Не, я подожду, – сказал Сидоркин с мальчишеским упрямством в голосе. – Вдруг тот самый…
Зазвонил телефон. Сорокин снял трубку, минуту слушал чей-то взволнованный голос.
– Ну вот, – сказал он. – Капитан «Тритона» уже вспомнил. Говорит: готов ответить на вопросы господ. Это, стало быть, нас с вами.
– Послать машину? – спросил Сидоркин, не скрывая радости.
– Пусть берет в Инфлоте. Впрочем… зачем он нам, а? Что он может сказать? То, что мы и без него знаем? Пусть-ка плывет своей дорогой. Походит без работы – других научит. – Сорокин нахмурился и сказал неожиданно резко: – Тут им не сортир! Лезут и ног не вытирают!
Глава IX
Бухта была сплошь в барашках. Сколько видал их Гошка в дальних и ближних морях, всегда они бежали друг за другом. А тут словно взбесились. Кидались из стороны в сторону в беспорядочной толчее, бестолково молотили набережную. Ветер порывами взвывал в голых ветках деревьев, в фермах прожекторной мачты на пассажирском пирсе. Люди шли, скособочившись, придерживая руками шапки. Когда ухали порывы ветра, люди словно бы ложились на них, отчего казалось, что прохожие пьяны,
