— Трор! Трор! Трор!
— Что?
— Трор! Трор! Трор!
— Что?
Иггуль рад был этой передышке.
Чем дольше орал колдун, тем лучше.
Иггуль не торопился резко вскакивать только по одной причине. Он чувствительно получил по голове. По самому больному месту. По самому отбитому месту. И теперь у него двоилось в глазах. Но он всё равно многое видел в частом мерцании молний.
Видел, что Великан боится его сверкающего сакса.
Видел, что Великан не сунется под мелькающий клинок.
Что Великан не понял, насколько сильно приложил его кистенём.
Кистень был неожиданностью, да. Но длинный клинок сакса давал хорошее преимущество перед поварским ножом. Если Иггуль вскочит и у него потемнеет в глазах, то даже такой неловкий Великан сможет его продырявить. Это в планы Иггуля не входило. Проблема с такими бугаями в том, что их удар сложно правильно парировать. От их ударов нужно утекать. А для этого надо, чтобы перестало двоиться в глазах.
— Трор! Трор! Трор!
— Да, точно, — проворчал Иггуль. — Лучше поори. Дай мне ещё немного времени.
— Трор! Трор! Трор!
Иггуль ринулся, расчётливо напугал Ингвара ложным выпадом, заставил отскочить, отмахиваясь ножом. На самом деле Иггуль сам отпрянул назад. Пружинисто подпрыгнул. Потряс головой. Головокружения больше не было. Он снова мог продолжать свою ювелирную работу.
Нинсон удивился, когда замок улетел. Дужка не выдержала.
Белеющая в темноте верёвка, за которой следил Иггуль, продолжила своё движение. Поэтому он и не успел сориентироваться. Замок улетел вперёд, как выпущенный из пращи камень.
Руна сработала. Грянул гром. Замок прилетел в лоб Иггулю.
Профессиональный танцор с ножами множество раз получал травмы. И всегда знал, как себя вести в таком случае, даже выступая на канате. Умел сконцентрироваться и не терять сознания, когда не мог себе этого позволить. А на публике он никогда не мог себе этого позволить.
Сейчас у него была важная роль. Далеко не главная. Но очень важная. Он играл плохого парня. Настоящего подонка. Иггуля-Ежа.
Получив замком по лбу, он растерялся всего на секунду.
Но Ингвару хватило, чтобы сбить налётчика с ног.
Нинсон подмял коленом его левую руку и сел на Иггуля верхом.
Тот бил в полную силу. Нинсон перехватил мешок, чтобы закрыться от пластующего воздух сакса. Вжатый в мокрый дёрн, Иггуль не мог ничего сказать, не мог предпринять ничего иного, кроме как продолжать орудовать клинком, надеясь зацепить Великана. Сакс несколько раз проехался по боку и по руке Нинсона.
Иггуль не мог дышать, не мог нормально открыть рот, нижняя челюсть была вжата в ключицы. Почерневшее лицо говорило о том, что у него не хватит воздуха и на одно слово. И всё же он смог прохрипеть:
— Постой, ты не понимаешь, ты не понимаешь, это всё не…
В следующем всполохе молнии Ингвар увидел, что глаза Иггуля, до этого беспомощно пытавшиеся свести раздвоенную картинку, теперь сфокусировались прямо на нём. Следующий удар попадёт.
Они оба поняли это со всей ясностью мгновенного озарения.
Ингвар просто не успеет за рукой Иггуля. Нинсон ощутил это каждым вставшим дыбом волосом. Каждой капелькой оргона. Уголёк юркнул во мрак. Ингвар закричал:
— Трор!
И ударил.
Запахло жжёными перьями.
+ Часть V + Красная Нить
+ Часть V +
Красная Нить
![]()
До тех пор пока человек не примет решение, он колеблется, отступает и действует неэффективно.
Но в момент принятия решения меняется весь ход событий — появляются незапланированные благоприятные обстоятельства и материальная помощь, о которой он даже не мечтал.
Иоганн Вольфганг Гете
Глава 46 Убежище — Жжёные Перья
Глава 46
Убежище — Жжёные Перья
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Ингвар остановился.
Он снова был в прошлом.
В своих воспоминаниях о своих личных застенках.
Тогда в его распоряжении была тюремная камера и Убежище, куда он мог попасть только с Тульпой, съев высушенных грибов и наполнив помещение дымом.
В камере он сидел, завёрнутый в попону.
В Убежище мог одеться в любую одежду, что находилась там.
Так родился вопрос, нельзя ли взять с собой в камеру одежду и тёплое одеяло. Естественно, это было невозможно.
Из Убежища ничего нельзя вынести. Как нельзя забрать что-то из сновидения. Но в сновидении нет осязаемой двери, сквозь которую можно пройти в явь. А в его Убежище такая дверь была. Выглядела, как кулиса, манила, как маяк.
— Стой!
Тульпа заступила дорогу.
В её взгляде и жестах читалось намерение не дать ему пройти.
— И?
Ингвар собирался сделать то, что было запрещено: выйти из Убежища своими ногами и к тому же вынести книгу. Попасть своим ходом в реальный мир.
До сих пор он всегда покидал Убежище только одним способом. Улёгшись в гнезде из всевозможных покрывал и съев Пепел Шахор, поданный Тульпой. Очередное лекарство. Похожее на простой толчёный уголь, который всегда нужно было запить густым киселём с запахом трухлявого дерева.
Ингвар потёр зубы, когда проснулся.
Слюнявый палец выпачкался в чёрных разводах угля.
Как могли наяву оказаться следы принятого во сне угля?
Как-то, значит, он мог овеществлять придуманное?
Проносить свои иллюзии в реальный мир? Или, лучше сказать, переносить что-то из одного сна в другой сон?
Неужели были правы те, кто говорил, что весь наш мир и все люди в нём есть только сон Матери Драконов и реален лишь лучик её света, который, по сути, и есть всё остальное.
Ингвар много раз делился мыслями с Тульпой, и они рассуждали о том, что есть мир и что есть оргон.
Реален ли сон? Реален ли не сон?
Почему колдуньи рождаются куда чаще колдунов?
Где проходит грань предчувствия и простой тревоги?
Тульпа называла такие беседы размышлениями о снах бабочек.
За трубкой и за чаем они вели их часами, неосмотрительно расходуя те запасы оргона, которые должны были понадобиться Тульпе, чтобы обеспечить Великану прыжок. Казалось, они болтали целыми днями, пока в его темнице проходили считанные минуты. И он любовался.
Ею целиком. Её частностями.
Фрагментами Тульпы: её словами, её шеей, её волосами, её запахом, тем, как она убирает локон за ушко, и тем, как смеётся над его шутками. А потом Тульпа замирала, отстранялась, иногда склонив голову набок, будто прислушиваясь к чему-то, к какому-то внутреннему голосу. Грустнела. Тускло сообщала, что пора принимать Пепел Шахор.
Он засыпал. Она сидела рядом.
Иногда держа его за руку, иногда что-то рассказывая, иногда, плотно закрыв дверь, оставляла его.
Но как бы крепко ни сжимал её пальцы, как бы сильно ни противился сну, он неизменно соскальзывал в небытие, срывался, как скалолаз, который едва успевает понять, что опоры под ногами больше нет.
Нинсон оставался один. Приходил в себя в яви, больше похожей на дурной сон. Укутывался в дряхлую попону, бережно перебирал каждое слово, каждый жест и каждый миг, каждую оброненную фразу, но не вслушивался в смысл — смысл был в Тульпе. И чужие слова, пусть и точно такие же, но вложенные в чужие уста, были бы лишь шумом. Тогда как произнесённые голосом Тульпы, они становились музыкой. И он точно знал, что и она так же видела его. Так же он был музыкой для неё. Его слова не могли быть заменены ничьими чужими, пусть и состоявшими из тех же звуков.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
И наверное, так и должно быть, когда беседуешь сам с собой.
И наверное, от этого и должно быть грустно.
И наверное, и наверное, и наверное…
Ингвар намеревался выйти с книгой, которую сжимал в руке. То был том с чистыми страницами и грифель, чтобы вести дневник, невидимый для стражников, как невидима для них была Тульпа и свет её люмфайра.
