«На станции вы пошли купить билет гостю. Сами ходили за билетом. Гость не показывался. А когда садился в поезд, повернулся лицом не от метели, а от фонаря проводника. Скрывал лицо».
«Он просил переговоры и приезд держать в секрете.
Раз так, я и пошел купить билет, чтоб гостя никто не видел».
«А топор?»
«Топор лежал под подстилкой в санях. Видимо, был взят, когда я ходил за билетом».
«Откуда было известно, что топор под подстилкой?»
«Когда выезжали, я положил топор под подстилку.
В дороге без топора нельзя. Зачем ему было брать мой топор?»
«Для соединения капиталов убийством».
«Я никому и гроша не дам из своего».
«За свободу, Викентий Романович, отдают все, — продолжал пытать тайный голос. — Разве приятны такие разговоры после такой свободы, какая была у вас. Дело, Дело образовывается».
«Я не причастен».
«Просто быть мошенником среди честных, но не среди таких, как вы. У вас богатство. Все возьмут. А нищий не страшен».
«В лохмотьях приду и убью!»
«Нет, нет, Викентий Романович. Вы подстрекатель и соучастник и по закону отвечаете как убийца. Смертная казнь!»
«Бежать!»
«Предусмотрено».
Викентий быстро слез с печи. Желавин приподнялся на кровати.
— Чаю подать?
— Лампу зажги. Да коня, живо!
Желавин зажег лампу и вышел.
Викентий раскрыл на столе свою канцелярию. На листке быстро написал карандашом:
«Дорогой брат!
Долго рассказывать. Как-нибудь потом. Я вынужден бежать. Астафий со мной. Скажи, что я увез с собой все. Про тайник забудь. Пусть зарастет быльем. Не трогай. Никому не верь. Только я в наших делах. Я!
Записку сожги.
Викентий».
Запечатал записку в конверт. Было слышно, как Астафий выводил коня из сеней.
Викентий взял чайник с загнетки печи. Налил в кружку завара и выпил горькое и душное от распаренных листиков знойной землицы цейлонской.
«А деньги», — вдруг спохватился он. Вырвал из конверта записку и приписал:
«Передашь с Желавиным несколько камней на дорогу и деньги из моего стола».
Запечатал записку в новый конверт.
Желавин вошел, взял кнут с лавки. Викентий подал конверт.
— Передашь барину. Скажи, чтоб не мешкал. И живо сюда. Да смотри, волки. Наган проверь. Возьми ружье на случай.
Желавин сцепил патронташ под полушубком, убрал письмо в секретный карман за подкладкой. Снял с тычка на стене ружье, проверил. Два патрона в заряде.
— Чужих не сажай, — провожая, строго предупредил барин.
Сани и конь покачались над снегом — глухарем улетели в темноту.
Постоял па крыльце Викентий, низом оглядывая глубины в чащах, и с отчаянием вскинул голову.
Звезды свечками горят, и шествует лес с унылым пением.
«Погубил. Все погубил, — перехватило невозвратным взор, склонило к окаплешюй оттепелью, заледеневшей приступке. — По началу и конец. А как еще? Овцой к волкам?»
Закрылся в избе. Погасил лампу.
«Успеть бы. К Дорогобужу. Сани сжечь, коня волкам в поле. До Бреста па товарных, на разных. А там болотом в Польшу. Тут бы не сорвалось, — в накинутой шубе расхаживал по избе, подходил к печи, наливал из чайника в кружку. — А остальное потом, — остановился в досаде. — Про мужицкую одежду забыл. А брат не догадается».
В дверь застучали. Викентий решил, что Астафий с дороги вернулся: что-то случилось.
Сразу же дверь и раскрыл. Перед порогом стоял человек в тулупчике, в опущенном треухе, лицо закрыто башлыком. Глаза знакомым блеснули.
— Князь! Не ждали.
Викентий потянулся к карману с наганом. Гость опустил глаза.
— Не волнуйтесь, князь.
Викентий пропустил его, поглядел в лес, еще и обостренным чутьем повнимал тьме и успокоился, закрыл дверь.
В сенях поскрипывало: гость потаптывался, искал ход в избу. Пахло от дров оттаявшей корой, как от разлитого портвейна.
Викеитий, опомнясь, услышал унылое пение лесное, с наганом в руке подтолкнул гостя в избу.
Гость сел на лавку и снял шапку.
— Встретил ваших трактирных мужиков на дороге.
С обозом шли. Рад, что застал вас, князь. Боялся, от волнения наделаете глупостей.
Викентий зажег лампу.
— Зачем пришел?
Гость, наряженный под мужика, поднялся, распахнул тулупчик, завернул подол длинной крестьянской рубахи и вынул из-за ремня топор с обрубленным топорищем, бросил к печи. Потом снял рукавицу, положил на стол.
— Вот миллион.
Викентий отвел глаза от топора, посмотрел на овчинную рукавицу. Гость взял и встряхнул ее.
На стол высыпались брильянты, замерцали чистым льдом.
В сенях что-то треснуло. Дверь качнулась, будто перекосилась перед глазами Викентия, заскрипела и растворилась. На пороге стояли трое мужиков до пояса в снегу: пролезли в избу через двор. Все в одинаковых дубленых полушубках, запоясаны ремнями, с каганами. На лицах холстинки грязноватые раздувались от дыхания. В тепле запахло псиной от полушубков.
Викентий стряхнул с плеч шубу и бросился к лежавшему у печи топору. Крикнул, зверем поднявшись:
— Вон!
Мужики не дрогнули, и гость не шевельнулся, спокойно стоял у стены.
— Это наши люди, князь, — сказал он. — Сила новая, жестокая, и с нею свободны. Никто не посмеет задать нам вопрос. Разве не рады, князь?
Гость и мужики вышли, но гость задержался в сенях, сказал из дверей:
— Не наделайте глупостей, князь, — спокойной ночи пожелал и попрощался.
Круто поскрипывал снег за крыльцом — быстро и напористо отдалялся к дороге, затих.
Викентий выбежал на крыльцо, набрал снегу в руки и растер лицо, встряхнулся, что-то забормотал.
Острожными стенами стоял лес вокруг.
«Пожизненно, Викентий Романович. Пожизненно», — беспамятно подборматывал барин,
ГЛАВА IV
Николай Ильич вышел из такси на Арбате. Постоял у освещенной витрины букинистического магазина, покосил глазами по сторонам и направился дальше. Свернул в переулок, совсем пустынный, постукивая тростью по мостовой, перешел на другую сторону — скрылся в калитке железных ворот.
Через несколько минут он появился уже в другом переулке и зашагал быстрее к Сивцеву Вражку. И если бы кто-либо хотел подсмотреть, куда это адвокат спешил в вечерний час навстречу холодному ветру, к порывам которого иногда поворачивался спиной, любопытного бы выявил и сам, да раз да и другой лбом бы с ним стукнулся, выходя из разных подъездов. А потом и сам запутался. Опять оказался на Арбате и, взглянув на часы, устремился в подъезд. Вдруг и исчез. Не было его среди прохожих.
Довольный своими хитростями, раздевался в небольшой служебной комнатке полковника из уголовного розыска Лясина Ивана Вакуловича — одного из знакомых Дементия Федоровича: еще по истории с холстинкой на болотном берегу стояли в тревожно шумящем явере под дождиком беспросветным. Показал тогда молодой комиссар Елагин на болото: там пропал Викентий Ловягин, туда по следам загнали бандита — холстинку грязную в траве нашли и стон его предсмертный слышали.
Стрижами пролетели годы с тех пор, да что-то переметывалось из метельного яверя, поглядывало недобрым глазом, письмом желавинским приблизилось и скрылось, оставив пометину топором — след, утонувший во мху трупной рваниной, а недавно продрался из-под ржавистых корешков, оглоданный червем.
Жил без семьи Лясин. Работа была его беспокойной спутницей. Любил в праздники посидеть у костра на опушке, спечь в жарких углях картошку, чай в котелке заварить. Небеса, просторы раздольные.
Среднего роста, сероглазый, залысины в рыжеватых волосах — так, незаметный русский мужичок, в любой артели свойский.
Николай Ильич совсем вошел в комнату, и Лясин закрыл дверь.
Комната с одним окном на улицу. За мостовой с трамвайной линией старый арбатский бульвар. Окно было зашторено. Горела лампа на круглом столе.
— Не хотите ли чайком погреться? — спросил Лясин.
— Благодарю, — ответил Николай Ильич, усаживаясь на диван. Поставил трость между ног, положил руки на набалдашник. — Чай пью утром и на ночь чашечку. Для сна.
Лясии сел в кресло у окна. На полу у стены электрическая печка багровела раскаленными кольцами.
— Мы, Николай Ильич, чего-то одного никак не уловим. Туда-сюда, что-то да не дается. Глухой страх водит неизвестным нам. Не испытывая его, не понимаем и действий. Чувство такое, что скрывается не только от нас. Сдыхают друг от друга. Годы, нервы не выдерживают. Спасения нет. Все еще оттуда, по ту сторону революции. По великому перелому ее все живое с поползшего в пропасть на твердое бросилось. В том числе и такие, как Желавин, — выполз в своем лесочке. Шашку схватил, кожанку надел. Сколько лет на виду скрывался.
