Марчелло сам и притащил из хутора, — по лицу Христа ползли холодные, тусклые слезы. Раньше Марчелло даже не представлял себе, что может быть такая всепроникающая грязь и сырость, столько холодной воды, не нужной ни земле, ни людям. Для чего небо так поступает? Поуменьшило бы здесь, да прибавило бы в Сицилии или Африке — там спасибо сказали бы. И вообще, если уж миром и людьми кто-то правит, пора бы навести порядок. А то вот и война, и вода, и холод — все сразу, и за все одно только утешение — передовая в такую погоду затихала, постреливала лишь артиллерия, и то редко и вяло, будто со скуки. Чезаре Боттони объяснил это так: «Легче довезти снаряды от Рима до Миллерова, чем от Миллерова до нас по такой прорве».
Но, наконец, легла зима. Совсем. Сначала снег шел при оттепели, крупный и медленный, как в кино. Красиво и торжественно. К ночи же мороз усилился, подул ветер и в степи застонало, завыло. До зубной боли. Майор Дзотто, тревожимый вьюгой и воем, несколько раз за ночь вставал, спрашивал у начальника штаба, есть ли связь с полком. Что нового? Очевидно, побаивался какой-либо каверзы со стороны русских: о них говорили, что чем погода хуже, то им и лучше. У них дети, играя, по целым дням барахтаются в сугробах, ходят на лыжах, как только встают на ноги. Впрочем, и при всякой другой погоде они проникают в итальянские тылы и немало уже итальянских солдат уволокли, как волки овечек из стада. А вот итальянцы уже несколько месяцев не могут взять «языка», довольствуются редкими перебежчиками, которых сманивают обещаниями «беспрепятственно пропустить домой». Правда, домой никого не пускают: одних, если подозревают в них лазутчиков, расстреливают, других отправляют на тыловые работы — копать щели при штабах, чинить дороги… Но на этот раз комбат беспокоился напрасно — слышался вой вьюги, иногда взлетала на передовой осветительная ракета, которая ничего осветить не могла и рождала лишь тусклое пятно света, порой итальянский солдат спросонья выпускал пулеметную очередь. И ничего больше. Русские молчали, словно их тут никогда и не было. Утром — метель продолжала крутить и выть, даже как будто входила во вкус, — позвонил командир пехотного полка и попросил заминировать склон высоты, казавшийся ему опасным.
— Мин нет, — ответил майор Дзотто.
— Почему нет?
— Потому, очевидно, что собирались наступать, а не обороняться. Но есть миноискатели.
— Попрошу без шуток!
— Какие там шутки, господин полковник…
Вечером в гости к Дзотто пришли Чезаре Боттони и командир полковой разведки Джейнаре Дзаваттини. Решили сыграть в карты, но четвертого партнера не было. Позвали врача. Открыли две банки консервов, распили бутыль вина из старого запаса. Прежде Марчелло, прислуживая офицерам на таких встречах, думал о чем-нибудь своем — об Аннине, о кинотеатрах, в которые изредка ходил, о лотереях, в которых никогда не выигрывал, о тысячах мелочей, которые мелькали незаметно, как пылинки на ветру, но из которых складывалась достаточно интересная, по его мнению, жизнь. В этот вечер, слыша над головой посвист вьюги, он внимательно прислушивался к разговорам офицеров, надеясь выудить из них что-либо утешительное. Но разговоры эти тоже были минорнее даже, чем после августовского поражения, за которое немцы их презирали, а румыны над ними посмеивались. Нет, невеселые были разговоры!
— Один мой римский приятель, господа, — сказал Чезаре Боттони, — прислал мне вырезку из какого-то журнальчика. Стихи. Он считает, что они написаны специально в утешение нам. Не угодно ли послушать? Вот:
Белый ангел ходит в поле белом,
Тихо веки павшему герою
Закрывает белыми перстами.
Путь земной окончил он победой
И уходит в небеса над нами,
Чтоб оттуда при луне и звездах,
При пылающем в зените солнце
Видеть поступь римских легионов,
Добывающих в бою победу.
— Идиотизм! — рассердился врач. — Смерть как физическое явление одинаково неприглядна что в госпитале, что в поле.
— Не понимаю, почему у него солнце в зените, — заметил Дзотто. — Здесь оно даже летом его не достигает.
— В зените оно бывает в Африке, — поддакнул врач.
— Но, господа, тогда и ангел у него должен быть желтым! — язвительно продолжал Боттони. — Под цвет песка.
— Желтый ангел ходит в поле желтом! — засмеялся врач. — Для Африки тоже подойдет, надо исправить всего одну первую строчку.
— Между прочим, солнце у нас тут в самом деле ходит с каждым днем все ниже и ниже.
— Ничего, наши головы не заденет. К тому же оно почти все время за облаками.
— Для голов найдется что-либо попроще.
— Да, затягивается дело.
— Пора бы Паулюсу кончать под Сталинградом.
— Видимо, не от него это зависит.
— А от кого?
— От русских.
— Неужели нам здесь придется зимовать?
— Спаси и помилуй!
— Тогда русские выпустят свое главное оружие — мороз.
— Оставим, господа, эти сказки для недорослей! — вспылил Чезаре Боттони. — Я не политик, я кадровый военный и говорю вам: наступать зимой на подготовленную оборону ничуть не легче, чем летом. К тому же русские в августе задали нам трепку и отняли плацдарм, а Паулюс так за три месяца и не взял Сталинграда. Мороз, жара, насморк у Наполеона, неблагоприятное стечение светил… Все это придумывается битыми генералами и канонизируется неумными историками.
— Температура тела у русских, — напомнил врач, — такая же, как у нас. Тридцать шесть и шесть десятых градуса.
— Но они тепло одеты и техника их лучше приспособлена к климату, — заметил разведчик.
— Значит, они достаточно умны и организованны. И лучше заботятся о своих людях… А нас послали хлебать суп из чужого котла, но дырявой ложкой…
— Это уже политика, господа, — попытался притушить страсти майор Дзотто. — К тому же летнюю кампанию планировали немцы, а не мы.
— Немцы! — фыркнул Боттони. — Они вроде того дровосека: вобьют клин, а потом кряхтят — ни расколоть, ни вытащить.
— Между прочим, я слыхал, что у румын плохо, — сказал Боттони. — Собирают в нейтральной полосе колоски пшеницы и варят кашу. Можно себе представить их боеспособность!
— Трудности снабжения…
— У русских тоже трудности, ближайшая железнодорожная станция чуть не за двести километров.
— Послушайте, знает кто-нибудь из вас способ немедленно кончить войну? — спросил врач. — Нет? Тогда не стоит чесать болячки на языке, давайте о чем-нибудь другом. Вот был я недавно в армейском госпитале, такую мадонну встретил!..
И после этого начался обычный мужской треп. «Собачий треп», как называл его Марчелло. Скабрезные истории и допотопные анекдоты. Подавать больше было нечего, и он смотрел на пламя в печке. Оно всегда умиротворяет, напоминает лето, мигание
