— Мне осточертело! — орал пьяный. — Осточертело! Я перелетел Атлантику с князем Монако в кабине! Я старый легионер! Свора подонков! Бабье! Революционеры грошовые!
Он грохнул стакан об пол и топтал осколки.
Какой-то социалист встал было, но еще один нелепый субъект остановил его, придержав за руку.
— Брось, это мой кореш. Сейчас увидишь. Он перепил, с ним сладить — раз плюнуть.
Он стал за спиною любителя бить стаканы и скомандовал:
— Становись, смир-рна! Слушай мою команду!
Пьяный тотчас же повиновался.
— Напра-во! Вперед шагом марш!
И пьяный, промаршировав к двери, вышел.
— Всего делов, — сказал его приятель и вернулся допивать коньяк.
Маньен поискал глазами знакомые лица и не нашел. Он поднялся на второй этаж. Под фотографией владельца бара три наемника из авиации играли в бабки, устроившись на полу.
Большинство наемников вернулись во Францию. Эти трое сидели спиной к Маньену, поглощенно следя, как катятся по полу бабки в холодном свете утра. Окно было распахнуто, и к громыханью тяжелых испанских бабок внезапно присоединился грохот, четкий, как стук копыт, но ритмичный, как стук вальков или кузнечных молотов: то был приглушенный топот марширующих войск. Наемник, только что метнувший бабки, застыл, не опустив руки; бабки еще не успели остановиться. От грохота сапог, который раздавался теперь под самыми окнами, дрожали глинобитные дома; бабки и те подпрыгивали в такт шагам войны.
Маньен подошел к окну: еще в штатском, но в солдатских ботинках шли интербригадовцы: упрямые лица коммунистов, шевелюры интеллектуалов, старые поляки с усами, как у Ницше, и молодые с физиономиями из советских фильмов, немцы с выбритыми головами, алжирцы и итальянцы, которые казались испанцами, затесавшимися в ряды чужеземцев, англичане, самые живописные из всех, французы, похожие кто на Мориса Тореза, кто на Мориса Шевалье[89]; и все эти люди печатали шаг с выправкой, свидетельствовавшей не об ученической старательности, как у мадридских подростков, но об опыте армейской службы или войны, в которой они двадцать с лишним лет назад сражались друг против друга; узкая, как коридор, улочка звенела от их шагов. Они подходили к казармам и вдруг запели: впервые в мире люди всех национальностей, шагавшие в едином боевом строю, пели «Интернационал».
Маньен обернулся; наемники снова занялись игрой. Их на такую приманку не возьмешь.
Теперь он надеялся, что сможет реорганизовать военно-воздушные силы, сформированные из иностранцев. Ему пришлось провести больше двух недель в Барселоне, где он налаживал работу ремонтных мастерских, и его отсутствие немало способствовало тому, что среди «пеликанов» началась неразбериха. Но меньше чем через неделю шесть отремонтированных бомбардировщиков вернутся в строй.
Под окном прошла группа людей, среди них тот самый делегат, который был нужен Маньену. Он снова отправился в штаб интербригад, обмозговывая свой замысел, и брови его вздернулись домиком.
Глава третья— Нет, прошу прощения, долго еще он будет копаться?
Леклер в комбинезоне и шлеме, который придавал его физиономии древнеримскую величавость, орал и жестикулировал в кругу своего экипажа на аэродроме Алькала. Метрах в тридцати от них, куда голос Леклера не долетал, один из друзей Сембрано — Карнеро, командир авиагруппы, разглядывал в бинокль мадридское небо. Гнусная погода.
— Не может раскачаться! Мне-то все эти фридолини, даже взбреди им в голову перерядиться в архангелов…
Леклер и немцев, и итальянцев именовал без различия одной и той же кличкой «фридолини»[90].
Карнеро забрался в кабину и подрулил ко взлетной черте. Карбюратор его прежнего самолета был в неисправности, и сейчас он пилотировал «Жорес» с испанским экипажем. За ним поднялись в воздух Леклер, затем испанский бомбардировщик. Жалкие республиканские истребители уже кружили над Алькала: несколько самолетов прибыло из Америки, но и у них на борту не было современных пулеметов. Испанские истребители все еще были вооружены «льюисами» образца 1913 года.
После того, как «Орион» Леклера разбился и ему передали «Пеликан-1», сляпанный из обломков двух других, он отказался от серой шляпы и носил кожаный шлем так же эффектно, как древние римляне — свои боевые шлемы.
— А термос? — напомнил фюзеляжный стрелок, не видя названного предмета подле места Леклера.
— Сегодня, прошу прощения, я записался в общество трезвости: дело слишком серьезное.
Несколько минут спустя три бомбардировщика и истребители прикрытия были уже над Мадридом. Противник занимал почти все аэродромы, где прежде обретались «пеликаны», за вычетом Барахаса. Все дороги забиты транспортом, луг перед Хетафе превращен в автопарк. И все это было настолько незащищено, что, казалось, не могло принадлежать противнику. Леклер с правого фланга боевого порядка озабоченно поглядывал на два других самолета, которые то и дело исчезали в облаках, опустившихся очень низко. Над ними летели истребители прикрытия. На какое-то мгновение облака настолько приблизились к земле, что пришлось лететь над ними; между двумя серыми пластами силуэты самолетов в боевом порядке вестниками войны буравили мертвенно-бледную пустоту. Из облаков они выбрались над автопарком. Дороги были запружены франкистскими автомашинами, двигавшимися впритирку друг к дружке. Мотоколонна Тахо подходила к воротам Мадрида.
Фашистские истребители внезапно атаковали сверху: семь «фиатов» фронтом, их можно было безошибочно опознать по букве W, соединявшей плоскости. Звено республиканских истребителей, летевшее выше остальных, на полной скорости ринулось им навстречу.
Противник открыл заградительный огонь.
Немецкая зенитная артиллерия была доставлена под Мадрид в огромных количествах. Снаряды скорострельных орудий рвались в пятидесяти метрах друг от друга; Леклер думал о том, что размах крыльев его самолета — двадцать шесть метров. Такого заградительного огня он не видывал даже в тысяча девятьсот восемнадцатом году. Немецкие наводчики не целились в бомбардировщики, а посылали снаряды на несколько сот метров вперед, точно по высоте полета, так что бомбардировщики, казалось, сами бросаются в гущу огня. Высоко над огневой завесой два истребителя вступили в бой. Леклер спикировал; снаряды полетели ниже.
— У них дальномеры! — крикнул бомбардир.
Леклер с трудом мог разглядеть бой истребителей: оба самолета выписывали запутанные петли, казалось, то ли вот-вот разобьются, то ли выделывают фигуры высшего пилотажа.
Стрелки наблюдали за боем, бомбардир — за землей; Леклер не отводил глаз от самолета Карнеро, который набирал высоту, снижался, подавался то в одну сторону, то в другую и везде натыкался на тот же заградительный огонь, внезапно приблизившийся. Не отрываясь от командирского самолета под интенсивным обстрелом, держась за него, как слепой за поводыря, во власти ощущения, что они составляют единое целое, Леклер бросал самолет в гущу огня, словно танк.
Теперь простреливалась стометровая высота.
Снаряды и самолеты внезапно сблизились; самолет Леклера подскочил на десять метров. «Жорес», переломившись пополам, вышвырнул восьмерых членов своего экипажа в свинцовое небо, словно пригоршню зерен. У Леклера было такое ощущение, словно ему отрубили руку, на которую он только что опирался; он видел падающих людей — черные точки вокруг единственного парашюта — и видел ужас на лицах у своего бомбардира и фюзеляжного стрелка; он сделал крутой разворот и на полном газу полетел к Алькала.
«Никогда такого не видел, даже в войну», — повторял Леклер после приземления. Члены экипажа стояли вокруг него и слушали молча. Леклер зашагал легионерским шагом к командному пункту; в углах губ трагические складки, взгляд — как у человека, побывавшего в аду.
Варгас ждал его, сидя в кресле и вытянув длинные ноги; узкое лицо было повернуто к окну, заполненному хмурым небом. Теперь Варгас был в форме.
Леклер тоном героя приступил к рапорту о выполнении задания. Когда он дошел до гибели самолета Карнеро, Варгас перебил:
— Какое вы получили задание?
— Обстрелять колонну на Хетафе.
— Грузовики уже вышли из автопарка, следовали колонной?
— Да. Но не представлялось возможности пройти по причине заградительного огня. Доказательство — Карнеро!
Когда Леклер не решался изъясняться на своем особом языке, речь его не становилась простой, она становилась казенной.
— Огонь велся на уровне парка? — повторил Варгас.
— Да…
— Но ведь были грузовики, которые шли под вами во встречном направлении?
— Да…
— Скажите, почему вы вернулись, не сбросив бомбы?
