Эйлин пока отправилась в парикмахерскую. Вернулась, когда все должно было полчаса как закончиться, и увидела на крыльце Джен, разговаривающую с высоким индийцем. Эйлин остановилась возле дома Палумбо, наблюдая издали. Индиец бурно жестикулировал и кивал на каждое слово Джен. Рядом на тротуаре стояла женщина — должно быть, его жена — с двумя детишками, мальчиком и девочкой. Малыши прижимались к матери. Эйлин подавила желание подойти познакомиться. Когда посетители ушли, Джен сказала, что они, возможно, предложат свою цену. Дом им нужен целиком, поскольку семья большая — братья, сестры, племянницы и племянники, дедушки и бабушки. Так вот как они живут, подумала Эйлин.
Пару дней спустя индиец сообщил, что готов заплатить сумму, которую изначально запросила Эйлин, — триста шестьдесят пять тысяч долларов. А Джен считала, что это дороговато! Эйлин позвонила Глории, узнать, не продан ли еще дом в Бронксвилле. Затем позвонила Донни, сообщить, что появился покупатель.
— Много предлагают?
Когда Эйлин ответила, Донни присвистнул, а потом долго молчал. Знает ли, насколько дешевле она в свое время купила этот дом у его отца?
— Неплохо, — сказал он наконец. — Поздравляю.
— Спасибо.
Он еще помолчал.
— Когда нам надо выехать?
Довольно скоро, ответила Эйлин. Недели через две, самое большее. Она хочет как можно скорее завершить сделку.
— Вы не могли бы хоть немного подождать? — спросил Донни. — У меня тут наклевываются кое-какие варианты, но на них нужно время.
Эйлин не представляла, у кого Донни рассчитывает занять денег и как будет потом расплачиваться. Впрочем, это его трудности.
— Я постараюсь потянуть, сколько получится, — ответила она и повесила трубку.
Тянуть не хотелось. Она дождаться не могла, когда наконец уедет отсюда.
Эйлин сказала по телефону Глории, что готова предложить свою цену за дом в Бронксвилле.
А на следующий день, заранее простив себе эту ложь, сообщила Донни, что появился другой покупатель, который предлагает более высокую цену, однако ему нужен ответ немедленно.
Донни сказал, что он пока не собрал необходимую сумму на первый взнос.
— Мне очень жаль, — ответила Эйлин. — В таком случае я приму предложение того покупателя.
За дом в Бронксвилле она предложила цену ниже первоначальной, и владельцы приняли ее без споров, поскольку других желающих не нашлось.
Индиец хотел въехать через месяц, но Эйлин выторговала два месяца, сославшись на бедственное положение жильцов. Хотя бы это она смогла для них сделать.
Донни все-таки отремонтировал ее машину.
33
Коннелл проснулся от крика отца. Тот стоял возле постели и тыкал пальцем чуть ли не ему в лицо:
— Черт, черт! Знаешь, что ты наделал?
Коннелл, как ни старался, не мог припомнить за собой никакой особой вины.
— Ты забыл убрать желе в холодильник! Оставил так и даже крышкой не закрыл!
Коннелл начал было просить прощения, но отец только отмахнулся:
— Как ты мог?!
Он затопал ногами, словно давил виноград. Такое детское выражение ярости напугало Коннелла больше, чем крики.
Через десять минут отец снова пришел к нему в комнату. Присел на край кровати:
— Сам не знаю, что на меня нашло...
В то лето он заставил всю семью экономить электроэнергию. Заявил, что не обязательно принимать душ каждый день, вполне хватит и через день. Стоило отойти на минутку, выключал стереосистему. Если слишком долго моешь посуду, протягивал руку тебе через плечо и закручивал кран с горячей водой. В машине кондиционер не позволял включить — можно, мол, открыть окошко. И в комнатах попробовал кондиционер вырубать, но тут мама пригрозила, что уйдет из дома. Только это и подействовало, а так ничего не доходило. Кондиционер папа разрешил, зато повыдергивал из розеток тостер, кофеварку, стереосистему, телевизор и компьютер «Эппл IIe».
Как-то вечером папа что-то писал за столом в кухне, слишком сильно нажал на карандаш, и грифель сломался.
— Чертова штуковина, совсем никуда не годится! — взвыл папа и разломал карандаш надвое. — Совсем никуда!
Мама несколько раз возила их на ознакомительные прогулки по окрестностям будущего дома, но отец не отходил от машины — так и стоял все время со сложенными на груди руками. Однажды они поехали в Йорктаун, собирать персики. Пока мама наполняла корзину самыми красивыми персиками, папа стоял, сунув руки в карманы и прислонившись к огромному колесу трактора. А когда они направились к сараю, где полагалось расплачиваться, папа вдруг стал выбрасывать персики из корзины на землю.
— Не нужно столько!
— Да что с тобой?
Мама его оттолкнула, но он успел выкинуть чуть ли не полкорзины. Мама заозиралась — не заметил ли кто эту дикую выходку.
— Ты с ума сошел?
— Нам так много не надо! — Папа шагал следом за мамой, давя рассыпанные персики. — Мы столько не съедим!
— Я просто хотела пирогов напечь, — сказала мама Коннеллу, словно прося рассудить их.
Он в ответ только пожал плечами. Говорить что-нибудь было опасно.
— Не надо мне твоих пирогов! — крикнул папа. — Хоть бы никогда в жизни их больше не пробовать!
Тогда мама перевернула корзину, вытряхнула оставшиеся персики на землю, корзину бросила следом и зашагала к машине. За весь обратный путь — больше получаса — никто не проронил ни слова. Коннелл воткнул в уши наушники, хотя «Уокмен» не включил. Он все ждал и ждал, когда же закончится тишина. Не дождался. Только почти уже у самого дома услышал еле заметный всхлип со стороны пассажирского места, где сидела мама. Тогда Коннелл врубил музыку в плеере.
34
Они переехали в конце августа, в небывало жаркий день. В такую жару все только и мечтают удрать из города. Несколько недель подряд Эйлин паковала вещи. В тех местах, где стояли шкафы и висели картины, на стенах остались более светлые участки — словно фотография их прежней жизни, сделанная с увеличенной выдержкой. Глядя на эти призрачные силуэты в строгих пустых комнатах, на скопившуюся в углах и под плинтусами пыль, еще сильнее хотелось уехать отсюда. Приехали грузчики, перетаскали вещи в грузовик.
— Пройдемся по дому на прощание? — спросила Эйлин мужа — он сидел на крыльце с Коннеллом.
— Я уже отпустил его, — сказал Эд.
Ей стало обидно, что муж попрощался с домом без нее. Она планировала откупорить бутылку хорошего вина в самом начале сборов или отпраздновать с шампанским последний вечер на старом месте — но не было ни того ни другого.
— Не хочешь взглянуть в последний раз?
Эд не ответил. Коннелл, судя по всему, тоже предпочитал сидеть где сидит. Чтобы не протискиваться мимо них, Эйлин обошла вокруг дома и поднялась на второй этаж по черной лестнице. Заглянула в дверь. Пустота квартиры подействовала на нее угнетающе; Эйлин долго не могла себя заставить переступить порог. Все казалось, сейчас увидит Донни, Бренду и Шерон, хотя они еще на прошлой неделе переехали в трехкомнатную квартиру неподалеку — Бренда и Шерон в одной комнате, Донни и Гэри в другой, Лина в третьей. Громада многоквартирного дома, окруженного сплошным асфальтом, и сравниться не могла с чудесными зелеными двориками.
— Ау? — осторожно позвала Эйлин.
Ее голос гулко прозвучал в пустой столовой. Эйлин перешагнула порог и остановилась в точности там, где сообщила семейству Орландо о своих планах. Здесь же они с Эдом всегда ели, пока их было только двое, и еще несколько лет после рождения Коннелла. Вдруг стало жутко. Эйлин бросилась вон из комнаты.
Сбежав по лестнице, заглянула в свою квартиру. Теперь она могла так и называть ее мысленно — квартирой. А раньше всегда говорила себе, что живет в отдельном доме, просто верхние этажи не использует.
Тогда, в восемьдесят втором, Анджело Орландо продал дом ей, потому что ему некуда было деваться. Не прошло и десяти лет, как у его наследников появилась возможность выкупить отчий дом. Они ею не воспользовались. Прожив столько лет на одном месте, вынуждены теперь мыкаться по временным пристанищам — чужим домам, чужим квартирам. Такое происходит постоянно: в чье-то бывшее жилище вселяются новые люди. Замазываются штукатуркой дыры от гвоздей, на которых висели семейные фотографии, свежая краска скрывает следы от чьих-то ботинок у двери, слой лака выравнивает протоптанные дорожки на паркете, и вот уже все готово для новых жильцов.
Семья, купившая их дом, оставит здесь свои отметины. Их гвозди пробьют дырки в новых обоях, запахи их еды пропитают диванную обивку, их смех, их крики боли и радости отразятся от стен. Они заполнят собой все три этажа и со временем забудут, что это здание когда-то принадлежало другим людям. А Эйлин тоже думать забудет, что не всю свою жизнь прожила в Бронксвилле.
