I в 1812 г. составляли среди генералов 1,5 % (3 человека) и 3,4 % (70 человек) в составе офицерского корпуса[1067].
С учетом этого контекста осуществление александровского разворота в сторону Польши, без сомнения, было задачей, сопряженной с серьезными сложностями. Как видно из переписки с А. Чарторыйским, император хорошо это понимал и выстраивал свои действия соответственно. Прежде всего, он постарался убедиться, что во время Заграничного похода русские войска пройдут через Польшу, не нанеся территории урона. Обращает на себя внимание, что в переписке М. И. Кутузова и М. А. Милорадовича начала зимы 1813 г. содержится сообщение, что жители Варшавы испуганы наступлением русских войск («Жители варшавские… боятся весьма несчастиев и насилиев, которым подвергнутся вслучае супротивления»)[1068], а также информация о том, что Александр I медлил со взятием города. Фельдмаршал писал генералу: «Воля его императорского величества есть, чтоб до некоторого времени Варшавы не занимать»[1069]. Исследователи отмечают, что движение русской армии по территории Герцогства Варшавского, особенно после капитуляции Варшавы, сопровождалось осторожностью, неприменением силы против местного населения и проявлением уважения к частной собственности[1070]. Существенно, что русская военная администрация считала необходимым обращаться к жителям с многочисленными увещеваниями и призывами – чиновников, «которые обнаружили себя по каким-либо политическим видам противу России», просили «не опасаться обиды», а раненым обещали содержать «гошпитали… с должным человеколюбием»[1071]. При этом обращения такого рода публиковались на польском языке[1072]. В январе 1813 г. Кутузовым был издан приказ по армиям, находящимся в Польше, о запрещении задерживать подводы местных жителей и о порядке получения продовольствия. В документе содержалось требование при сборе провианта не чинить насилия, сохранять порядок и выдавать жителям «квитанции» в счет будущей оплаты[1073]. «Дабы доставить жителям вящее удобство», появилось распоряжение об установлении таксы на продукты питания[1074]. Как будет показано в следующей главе, эти расходы российское правительство впоследствии оплатило.
Во время Заграничных походов русские войска были размещены вне стен Варшавы[1075], свободный въезд в город имели только представители новой администрации и генералитета[1076]. Принято думать, ссылаясь на переписку М. И. Кутузова с женой, что причины заключались в том, что в Варшаве «французы… много оставили болезней»[1077]. Однако, возможно, командование руководствовалось также и соображениями иного порядка. Так, А. Неуважный полагает, что русская армия в Варшавском герцогстве находилась под серьезным контролем, а контакты с местным населением были ограниченны, поскольку командование опасалось повторения Варшавской заутрени 1794 г., когда в городе был вырезан русский гарнизон[1078]. Опираясь на подсчеты В. М. Глинки и А. В. Помарнацкого, историк также справедливо указывает, что в этом случае поляки могли ожидать проявления жестокости со стороны русских войск – из 332 генералов русской армии, портреты которых находятся в Военной галерее Зимнего дворца, 39, включая М. Б. Барклая-де-Толли, А. П. Ермолова, Д. П. Неверовского и Н. Н. Раевского, участвовали в боях против поляков в 1792 и 1794 гг.[1079] Едва ли, впрочем, суворовское покорение Польши стоит рассматривать как главный аргумент в разговоре о том, почему поляков идентифицировали как врагов – из 332 указанных генералов 332 прошли Отечественную войну 1812 г. Вероятно, расчет командования оказался верным, и никаких инцидентов в это время отмечено не было[1080].
Первым шагом на пути реализации александровской задачи по перекодировке образа поляка-врага стало продвижение идеи забвения во многих отношениях еще не завершившегося столкновения, а также поспешное и энергичное предъявление прощения противнику. Прощать жителей территорий, «присоединенных от Польши», как в это время называли аннексированные в конце XVIII в. Литву и Белоруссию, начали еще во время войны. Так, манифест от 12 (24) декабря 1812 г., адресованный полякам, обещал монаршее прощение всем, кто находился на службе неприятеля, а также тем, кто покинет ряды противника и вернется в свои дома в течение двух месяцев. Захваченным в период военных действий полякам было дано обещание, что «плен их разрешится окончанием настоящей войны»[1081]. Стоит отметить, что это произошло за полтора года до всеобщего амнистирования тех, кто служил Наполеону и французской администрации[1082].
Как и обещал император, окончание войны стало новым этапом разворачивания стратегии прощения. 19 (31) марта 1814 г. русские войска во главе с Александром I вошли в Париж. В пасхальный день 10 (23) апреля на месте, где в 1793 г. был казнен Людовик XVI, была проведена пасхальная литургия[1083]. Император Александр словно указывал: смута, начавшаяся революцией, завершена, зло повержено, а добро торжествует.
Польские войска сдались Александру I после первого отречения Наполеона[1084]. В литературе это событие традиционно описывают достаточно невнятно: польские офицеры и генералы из разбитых наполеоновских войск, узнав об отказе французского императора от власти, сформировали несколько делегаций и явились к Александру I. Одна из таких делегаций в составе командовавшего военной разведкой во время наполеоновской кампании в России генерала М. Сокольницкого[1085] и полковника Шимановского обратилась к российскому монарху с просьбой сохранить национальные цвета униформы поверженных польских войск[1086]. Описание произошедшего рисует алогичность действий обеих сторон. Освобожденные от клятвы перед Бонапартом (это оговаривается отдельно), представители польских легионов по некой непроговариваемой причине являются к Александру I, инициируя обсуждение вопроса второго или даже третьего ряда. С другой стороны, в ответ на их обращение российский император произносит короткую, но поразительную речь: «Да, я надеюсь, что вы их станете носить с уверенностью сохранить навсегда. Правда, мне придется преодолеть много затруднений, но вы меня видите в Париже – этого достаточно. Я предаю прошедшее полному забвению, хотя я мог бы пожаловаться на многих лиц вашей нации, но я хочу все позабыть и видеть в вас лишь ваши доблести. Вы храбрецы, вы благородно выполнили свой долг»[1087]. Далее, прерывая Сокольницкого, поспешившего выразить признательность, император провозглашает: «Господа, я не прошу у вас благодарности ранее, чем заслужу на то право делами, которые скоро осуществятся. Я поручаю вам выразить вашему войску те намерения, которые вы во мне нашли по отношению его!.. Она (Польша. – Прим. авт.) не неизлечима… Спросите ваших соотечественников, как вели себя мои войска в вашей стране, так как я издавно исполнен добрых намерений к вашей стране. Командовать вами будет брат мой»[1088].
Существующая литература либо избегает называть произошедшее как бы то ни было, отправляя события в зону умолчания, либо описывает этот эпизод обобщенно, используя терминологию эпохи, – польские войска «отдались под покровительство Александра»[1089]. В действительности же перед нами эпизод сдачи польских войск, в рамках которого Александр I не просто отпускает поверженных врагов или позволяет им
