касались материальных или даже моральных позиций: достаточно было просто «выказывать к России и к русским добрые чувства». Суровая ирония всего происходящего была связана с тем, что на роль императорских любимцев были назначены в прямом смысле слова враги, ведь до окончания столкновения в Европе было еще очень далеко.
По подсчетам историков, число поляков, служивших в армии Наполеона в 1812 г., доходило до 120 тыс.[1044] Этот контингент считался одним из наиболее боеспособных и преданных Бонапарту. В польской историографии укрепился образ, согласно которому «польские легионы были первыми вступившими на территорию России в 1812 г. и последними ее покинувшими»[1045]. Действительно, в Польше война, названная Наполеоном «второй польской войной»[1046], воспринималась как долгожданная, имевшая своей целью воссоединение страны в границах до разделов 1772 г.[1047] Образование в 1807 г. Герцогства Варшавского под протекторатом французского императора расценивалось как первый шаг на этом пути. Все это нашло отражение в польской риторике эпохи: активное распространение получила стереотипизация русских через использование ориенталистского концепта («азиатские варвары», «дикие взбесившиеся москали», «кровожадные народы», «дикари-казаки» и т. д.)[1048]. Стоит отметить и формулировку из речи депутатов Генеральной конфедерации Королевства Польского, обращенную к Наполеону в 1812 г. и описывающую начавшуюся войну как «карающее ее (Россию. – Прим. авт.) предопределение проведения, которое, тронувшись нашими страданиями, вознамерилось положить им передел»[1049].
В первые недели войны войска Наполеона пополнились 19 тыс. перешедших на сторону врага жителей литовских губерний России[1050]. В Вильно, где за несколько дней до этого на балу в честь польского дворянства Александр I получил сообщение о вторжении французов[1051], состоялась известная присяга жителей Наполеону, эмоционально описанная во французских источниках[1052]. Депутации с приветствиями направлялись к Наполеону и из других городов, расположенных на бывших польских территориях, а в Могилеве архиепископ Варлаам принес присягу Бонапарту, распространив по всей епархии требование присягнуть французам[1053].
Вместе с тем жители территорий, присоединенных к России от Польши в конце XVIII в., не поддерживали Наполеона в той мере, как это ожидалось оккупационными войсками. На востоке Литвы и в Белоруссии рекрутировать какую-либо существенную организованную группу поддержки не удалось, что вызвало явное недовольство Бонапарта[1054]. Население юго-западных территорий также осталось в массе своей лояльным империи[1055].
Вопрос оценки действий польских легионов в Российской империи в литературе предметно не рассматривался[1056]. Источники личного происхождения, однако, свидетельствуют, что гражданское население России, пострадавшее от нашествия, достаточно четко идентифицировало этническую составляющую «армии двунадесяти языков», выделяя две группы – французов и поляков. Вероятно, смещение в сторону упоминания исключительно французов или указание на полиэтничность армии противника были конструктом более позднего периода. Показательно описание, оставленное купцом Николаем Котовым, владевшим в допожарной Москве шляпной фабрикой: «…от 28‐го числа сентября из Москвы и французы все-таки грабят, не только рядовые, но и чиновники под видом сбережения… и что французы делают все поругания церквам, в некоторых живут в алтарях и на престолах обедают, в церквах с женщинами даже спят, в трапезах имеют лошадей и в них гадят. Ризницы все расхищены. Иной француз или поляк сидит на фуре в парчовой или другой ризе, правит лошадьми, или в какой-нибудь на черно-буром меху дамской епанче или салопе стоит на часах… все отнимают, лишь бы кто что завидел, ни даже грудному ребенку не оставит»[1057].
Следует согласиться с Дж. Хартли, которая полагает, что современники часто более жестко высказывались относительно действий поляков, служивших Наполеону, нежели самих французов[1058]. Так, в мемуарах и дневниках нередко встречаются указания на совершаемое ими мародерство, особенно в связи с имуществом православной церкви, а также насилие в отношении женщин и раненых[1059]. Приведем сообщение мемуариста Е. А. Харузина, описавшего происходившее в захваченной Москве: «Нам сказывали тогда… что в дни дозволенного грабежа жителей произошел следующий страшный случай: священник церкви Св. Софии, что на Лубянке, узнавши в один день, что французы сбираются ограбить его церковь, он поспешил туда, облачился, взял в руки крест, выйдя из церкви, запер ее и стал стражем на паперти. Действительно, вскоре явилась кучка польских мародеров и начала требовать от священника ключей церковных; он им сказал, что только через труп мой войдете в храм, а живой ключи не отдам. Поляки русскую, отказную речь священника поняли и, поспешая на святотатство, совершили злодейство: обороняющегося крестом подвижника убили и по следам святой крови ворвались в церковь. Две возрастные дочери этого священномученика, известившись о своем несчастии, прибежали в отчаянии к убитому родителю и обратили тут на себя преступные взоры убийц, которые, схватив их, поволокли было в церковь; но девицы не с человеческою силою вырвались из рук извергов и, как легкие серны, побежали к Охотному ряду; поляки погнались за ними, увидя близкую за собой погоню, они удвоили быстроту и, успев добежать до Каменного моста, бросились обе в реку»[1060]. Не менее четко идентифицировали поляков офицеры и солдаты русской армии. К этому же выводу можно прийти, рассматривая листовки, издававшиеся в русской армии в 1812 г.[1061], и источники личного происхождения. Так, будущий генерал-фельдмаршал И. Ф. Паскевич в своих воспоминаниях об эпохе 1812 г., описывая действия М. И. Платова и Д. С. Дохтурова против польских легионов Наполеона, вспоминал, что при отступлении русской армии от Валутина «поляки нашли случай показать… свою ненависть. В виду нашем они убивали русских раненых пленных»[1062].
Нужно отметить, что поляки и литовцы были и в русской армии. Польские войска на службе в России появились при Екатерине II после второго раздела Польши. Однако после того, как созданный Польский корпус во время восстания Т. Костюшко не просто дезертировал, а перешел на сторону восставших, Екатерина II, как точно определяет историк Г. С. Габаев, «не решилась повторить этот опыт» и расформировала польские войска[1063]. Ее наследник на престоле Павел I, впрочем, литовские и польские войска восстановил, а при Александре I они были преобразованы в уланские полки, сражавшиеся в том числе и против Наполеона. Вместе с тем число поляков, принимавших участие в войне 1812 г. в армиях России и Франции, было диспропорциональным. Так, в созданном при Павле I Польском уланском полку в начале 1812 г. был 1181 человек[1064], в Литовском уланском полку, в котором также служили поляки и литовцы, в середине того же года насчитывалось 1131 человек[1065]. Волынский уланский полк при численности чуть более 900 человек практически не принимал участия в Отечественной войне[1066]. Представители польского дворянства (подданных российского императора, преимущественно из Малороссии и Белоруссии) в армии Александра
