иных установок, посчитали возможным заявить об этом совершенно недвусмысленно.
Александр вернулся в столицу своей империи 13 июля 1814 г. как частное лицо. По этому случаю в Петербурге несколько недель нескончаемой чередой шли праздники, чествования, публичные маскарады, молебствия и гулянья[1028]. 30 июля столица чествовала триумфом императорскую армию: в город прибыли старейшие гвардейские полки – Преображенский, Семеновский, Измайловский, а также Егерский полк, Гвардейский морской экипаж и две роты гвардейской артиллерии. Армия входила в Петербург без императора: полки вел великий князь Константин Павлович. Император согласился лишь принять парад[1029].
Историки традиционно объясняют действия Александра I, решившего отказаться от триумфального въезда в столицу во главе армии, особенностью его личности. Это соображение вполне справедливо. Речь, однако, идет не о неприятии публичности и не о том, что близорукий и плохо слышавший монарх стремился сократить свое участие в церемониях[1030], а о форме переживания травматичного опыта, которую выбрал для себя император.
В отличие от России, Польша была для императора местом эмоционального комфорта и безопасности. Он часто повторял, что в Польше «чувствует себя дома»[1031]. Выстраивая образ будущего пространства отдохновения, император Александр писал А. Чарторыйскому в 1813 г.: «Если, по окончании всех этих событий, я мог бы на минуту очутиться в недрах Вашего семейства, это причинило бы мне безумную радость»[1032]. Монарх смог осуществить свою мечту, остановившись в Пулавах – семейном имении Чарторыйских – по пути на Венский конгресс[1033]. Впоследствии император провел очень много времени в столице своего нового Царства: согласно имеющимся подсчетам, ни в одном из городов своей страны (исключая, конечно, Петербург) Александр I не жил так долго, как в Варшаве. Монарх приезжал в Польшу практически каждый год (1815, 1816, 1818–1823 и 1825 гг.)[1034].
Можно сказать, что император сформировал со своими польскими подданными «эмоциональное сообщество»[1035], в котором формы проявления эмоций и поводы для их выражения не всегда совпадали с тем, что было принято в империи. Выстраивая свой сценарий власти в Царстве Польском, Александр, как будет показано далее, стремился дистанцироваться от российской патриотической риторики и православного контекста. В значительной мере его установки совпадали с польским политическим и историческим нарративами. Этот выбор легко считывался польской стороной. В документах Третьего отделения среди агентурных материалов о политическом состоянии Царства Польского есть пересказ рассуждений поляков второй половины 1810‐х гг., согласно которому именно такое поведение обеспечивало императору устойчивость власти на этой территории. Так, один из респондентов вспоминал о периоде существования Герцогства Варшавского: «Русских везде не любили, но императора Александра любили искренне. Александр всегда обходился чрезвычайно нежно с поляками, приближая их к себе… Поляки говорили: „Александр – не москаль, у него душа польская, он стóит быть королем польским“»[1036]. Другой выражался не менее красноречиво: «На… Россию, если бы она бог знает что пообещала, поляки не понадеются и не поверят ей. Это правда, как Бог на небеси, Императору поверят, русским – нет»[1037]. Примечателен и комментарий, оставленный А. Чарторыйским: «По характеру Александр не походил на русского; он отличался от соотечественников и достоинствами и недостатками, и казался среди них каким-то экзотическим растением, далеко не чувствуя себя счастливым»[1038]. Подобные оценки вполне совпадали со стремлениями Александра I, который, позиционируя свою власть в Царстве Польском, последовательно отделял себя от России. Во время своих визитов к Чарторыйским в Пулавы, которые назвать частными можно лишь условно (все сказанное императором там становилось известно публике), монарх, например, вполне мог формулировать свой статус вне рамок империи так: «У Польши три врага: Пруссия, Австрия и Россия, и один друг – я»[1039].
Понимание аспектов такого рода позволяет иначе взглянуть на особенности александровской политической стратегии в целом. Известно, что С. М. Соловьев полагал, что в политике императора Александра сочетались либеральные и консервативные позиции, имея в виду дарование конституции Польше и реакционную политику в самой России; эту же мысль поддерживал и В. О. Ключевский[1040]. В действительности же противоречия здесь нет: в поствоенный период император сочетал в себе две ипостаси – российского императора и польского короля, что позволяло ему в Польше быть либералом, а в России – консерватором[1041].
6.2. «Для меня наибольшее наслаждение – платить за зло добром»: Российский император и его новые подданные
В январе 1813 г. император Александр писал А. Чарторыйскому[1042]: «Успехи, которыми Проведение благословило мои усилия и настойчивость, нисколько не изменили ни моих чувств, ни моих намерений в отношении Польши. Пусть же Ваши соотечественники будут спокойны на счет могущих быть у них опасений. Месть – чувство мне незнакомое; для меня наибольшее наслаждение – платить за зло добром. Моим генералам отданы строжайшие приказы поступать сообразно распоряжениям и обращаться с поляками дружески и по-братски. Буду говорить с Вами вполне откровенно. Чтобы осуществить мои любимые мечты относительно Польши, мне, несмотря на блеск теперешнего моего положения, предстоит победить некоторые затруднения. Прежде всего – общественное мнение в России. Образ поведения у нас польской армии, грабежи в Смоленске, в Москве, опустошение всей страны воскресили прежнюю ненависть… Затруднения эти, при благоразумии и осторожности, будут побеждены. Но чтобы достичь этого, надо, чтобы Вы и Ваши соотечественники содействовали мне. Надо, чтобы Вы сами помогли мне расположить русских к моим планам и чтобы Вы оправдали мое, известное всем, особое расположение к полякам и ко всему, что касается их любимых идей… надежды Ваши не будут более обмануты. По мере выяснения результатов военных действий, Вы будете видеть, насколько мне дороги интересы Вашего отечества и насколько я верен своим прежним мечтам… Вы должны убедить Ваших соотечественников выказывать к России и к русским добрые чувства, чтобы изгладить впечатления этой кампании и этим облегчить мне мой труд… Польше и полякам нечего опасаться от меня какой бы то ни было мести… Всем русским генералам отдан приказ обращаться с поляками, как с братьями и друзьями»[1043].
Это длинное послание было направлено императором другу юности, когда русские войска едва пересекли границу империи и Герцогства Варшавского. Оно впечатляет силой того стремления (а самые важные позиции повторяются в письме несколько раз), с которым Александр I намеревался одновременно успокоить поляков и воздействовать на русских. Последних надлежало очаровать и заставить вести себя в Польше спокойно. Примечательно и указание на «обращение… по-братски» как на некое предписание, а точнее – приказ. Интересно, что признаваемые императором грабежи поляков, имевшие место, конечно, далеко не только в Смоленске и Москве, не были маркированы как нечто требующее оправдания, покаяния или воздаяния. Предписания полякам не
