неверном свете Герострат увидел уродливое лицо, обрамленное густой курчавой бородой и обезображенное многочисленными шрамами и оспинами.
— Значит, ты возмечтал о бессмертии… — проговорил незнакомец не то одобрительно, не то насмешливо.
— Не то чтобы о бессмертии… — смущенно забормотал Герострат, которому его мечта показалась теперь, в задней комнате грязной харчевни, глупой и самонадеянной. — Не о таком, как у богов… конечно, об этом я не смею мечтать…
— Само собой, — усмехнулся его собеседник.
— Да, я мечтаю не о таком бессмертии, как у богов… но я хотел бы, чтобы мое имя пережило меня, чтобы его знали дети детей и внуки внуков…
— Губа у тебя не дура! — проговорил бородач.
И тут Герострат подумал, что напрасно открывает свою душу перед этим жалким простолюдином.
С чего он взял, что этот уродливый бедняк может быть посланником великой богини?
— А я вовсе и не ее посланец! — прозвучало в темноте.
Герострат испуганно попятился.
Неужели этот бородач умеет читать мысли?
— И не только это! — прохрипел Филипп.
— Кто ты? — пролепетал Герострат, вглядываясь в лицо своего собеседника.
А лицо это на глазах менялось — оно молодело.
Теперь перед Геростратом сидел красивый голубоглазый юноша в расцвете лет…
Еще минута — и это уже кудрявый мальчик… тот самый, который пригласил Герострата в эту харчевню…
Но перемены не прекратились.
Мальчик снова стал юношей, затем мужчиной средних лет… дряхлым стариком…
И вот истлевшая плоть свалилась кусками, и перед Геростратом был череп, выбеленный временем.
Ухмыляющийся череп…
— Так что — ты по-прежнему хочешь знать, кто я такой? — прошамкал череп безгубым ртом.
Герострат был слишком испуган, чтобы ответить, — и череп заговорил, не дожидаясь ответа:
— Давным-давно, когда мир был еще совсем молод, им правило мое племя. Нас называли титанами, но у нас было другое имя… впрочем, тебе ни к чему его знать.
Страшный собеседник замолчал.
Он снова стал обрастать плотью, и через минуту перед Геростратом опять сидел чернобородый мужчина с уродливым, изрытым оспинами лицом.
— Молодое племя богов задумало свергнуть нас. Произошла великая битва, и боги победили… Те из нас, кто уцелел, были сброшены в вечную тьму Аида. И только немногим из нас удалось сохранить свободу. Я — в их числе.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Затем, чтобы ты знал, с кем имеешь дело и какую цену тебе придется заплатить.
Мы, титаны, как и боги, бессмертны. Нам открыта тайна вечной жизни. И я могу поделиться с тобой этой тайной, если ты сделаешь то, что я тебе велю…
— Что же это?
— Для начала ты должен в полночь проникнуть в храм Артемиды. Там ты возьмешь одну вещь…
— Но по ночам храм охраняют стражники.
— Никто не говорил, что тебе будет легко. Но твоя мечта стоит того!..
Герострат задумался.
Филипп усмехнулся и произнес:
— Не бойся, я помогу тебе проникнуть в храм.
— Отчего же ты сам не сделаешь то, о чем просишь меня? Тебе это будет куда легче!
— Ты задаешь слишком много вопросов! Скажи просто: сделаешь ты то, о чем мы говорим?
— Сделаю…
Едва мы с Митей расстались, как у меня зазвонил телефон. Я подумала, что это звонит Митька — что-нибудь забыл или недоговорил, — и недовольно проговорила:
— Ну, что еще?
— Полина Юрьевна? — прозвучал в трубке строгий официальный голос. У меня возникло чувство, которое французы называют дежавю — чувство, что время сделало петлю и я вернулась в прошлое, в тот неприятный момент, когда меня вызвал на допрос капитан Капитонов. Только на этот раз голос был женский.
Какого черта! У меня же алиби… что им от меня нужно?
— Да, это я! — ответила я твердо.
— Полина Юрьевна Королькова? — уточнил голос в трубке.
— Да Королькова, Королькова! А это кто?
— Следователь Акулова. Я хочу задать вам несколько вопросов, так что прошу явиться по адресу…
Черт, не зря я вспомнила звонок Капитонова… адрес, правда, был другой.
— Так время уже позднее! — попыталась я отбояриться. — Вы что, и по ночам работаете?
— Нет, по ночам мы не работаем. Я прошу вас прийти завтра, к девяти утра. Пропуск на ваше имя будет выписан.
— А по какому вопросу… — начала я, но собеседница резко оборвала разговор:
— Завтра!
И тут же раздался щелчок… нет, не щелчок, а лязг, какой издали бы сомкнувшиеся челюсти голодной акулы, и из трубки понеслись сигналы отбоя.
Ну да — она ведь Акулова, этим все сказано…
Ночью я долго не могла заснуть.
Что ей от меня нужно? Вскрылись в деле какие-то новые обстоятельства?
Во всяком случае, фамилия следователя не предвещала ничего хорошего…
В восемь утра меня разбудил звонок телефона. Звонила Лизавета Павловна.
— Королькова, ты что, совсем с ума сошла? — с ходу начала она. — Ты что, хочешь, чтобы тебя уволили по статье? За неявку на работу и прогулы?
— Ой…
Вот вы не поверите, но про работу я совершенно забыла. Сперва были выходные, а потом вылетело из головы.
— У тебя больничный, что ли? — не отставала Лизавета. — Так позвонила бы, сообщила, с какого дня!
— Да нет у меня больничного! В общем, так, передайте начальнику: пускай либо дает неделю за свой счет, либо увольняет! — И я в сердцах бросила трубку.
Однако от звонка Лизаветы была большая польза: я успела собраться и без десяти девять стояла перед турникетом, одетая в скромный серенький пиджачок и удобные черные джинсы. И макияж самый простой: кто ее знает, эту Акулову, может, она сама ходит как бледная моль и не терпит ничего яркого?
Я назвала свою фамилию — и мне действительно тут же выдали пропуск и сказали, как пройти в нужный кабинет…
Кабинет этот был небольшой, но, как ни странно, он не казался тесным и воздух в нем был свежий, видно, что недавно проветривали. Мебели в нем было маловато: два офисных стула, письменный стол и старомодный шкаф с папками.
На одной из полок этого шкафа стояла большая банка с водой, в которой плавала крупная аквариумная рыбка, скорее, даже рыба, в ковровых разводах, с большой головой и зубастыми челюстями. Такая палец отхватит только так… не акула, конечно, но, может быть, пиранья.
За столом сидела черноволосая женщина лет сорока с хвостиком. Причем хвостик не маленький, не заячий. С первого же взгляда я поняла, что все мои опасения насчет макияжа были напрасны. Уж бледной молью назвать хозяйку кабинета было никак нельзя.
Лицо женщины было неестественно загорелым, к тому же она была накрашена как индейский вождь перед боем: на веках голубые тени с перламутром, губы — в переливчатой малиновой помаде, а
