притихла. Сложив руки на груди, она задумчиво глядела в темноту.
Шогол-Ву почти задремал, когда наверху зашумел ветер. Он спустился, прошёл по краю лощины, почёсывая бока о стволы. Подхватил тёмные листья, давно отжившие своё, поднял бурые иглы — и бросил их вниз, понёс, по пути раскатывая мелкие земляные комья.
Подпрыгивая и цепляясь друг за друга, они добрались почти до костра. Поднялись смешными зверьками — длинные мягкие иглы, стоячие уши-листья. Лёгкое сияние окутало их, сглаживая очертания.
Звери вертели маленькими земляными головками, принюхиваясь. Прижимали уши, топорщили иглы, перебегали с места на место. Смотрели на сидящих у костра, но близко не подходили.
— Пересветыши! — ахнула дочь леса, поднимаясь.
Она подошла, и звери не распались на камни и листья. Наоборот, оживились. На протянутую руку вскарабкались трое. Ещё один толкнулся, пытаясь влезть, и первый упал.
— Что вы делаете здесь, глупые? — спросила дочь леса. — Возвращайтесь домой!
Пересветыши лезли ей на колени, тёрлись носами, цеплялись лапами, похожими на корни и обломки ветвей. Подлезали под ладони, встряхивались, перепрыгивали друг друга. Казалось, дочь леса сидит в кольце света.
Нептица проснулась, сонно щурясь. Склонив голову набок, пригляделась. Глаза её расширились.
— Не мешай, Хвитт, — сказал Шогол-Ву. — Лежи.
Но она не послушала. Скакнула, ударила клювом — пересветыши рассыпались и медленно погасли. Нептица вытянула шею, откашливая ком земли.
Дочь леса поднялась, отряхнула колени от налипшего сора.
— Что это за звери? — спросил Шогол-Ву. — Мы видели таких у дома тётушки Галь.
— Пересветыши указывают путь, — ответила дочь леса. — Они безвредны, живут в стороне от дорог.
— Путь куда?
— Куда захотят сами. К ягодному кусту, к больному зверю, к реке. Когда дети полей отправляли посланников, их всегда вели пересветыши.
— Разве отправляют не тех, у кого Трёхрукий отнял глаза?
— Но слух он не отнял. Пересветыши шумят, будто ветер гонит листву старого года. Тому, кто слышит, этого довольно.
Она помолчала, обхватив себя руками.
— Они привели и Свартина. Много жизней для всех, даже для вождей была закрыта дорога в Шепчущий лес. А Свартин решил, он может прийти.
Шогол-Ву подбросил хвороста в засыпающий костёр, ожидая, что ещё скажет дочь леса.
— По старым законам его ждала смерть, но наш вождь решил проявить милосердие. Он отпустил Свартина, и тот вернулся, когда не ждали. Вот что бывает, если нарушить законы! Они мудры, даже если жестоки. Мы пожалели одного, и умерли многие — а когда проснутся боги, умрут все. Если жизнь одного может спасти весь мир, не разумнее ли отдать эту жизнь?
Шогол-Ву промолчал.
— Спи, — сказала ему дочь леса. — Я послежу за костром и постерегу твой сон. Спи, ты ранен и устал.
— Ты тоже. Тебя били.
Вздрогнув, она опустила голову, но тут же вскинула её.
— Я не слаба. Меня не учили, как рвать других на куски, потому что у нас не было раздоров, и споры мы решали не силой. Если меня ударили, это не значит, что я слаба! Это значит, мне встретился бесчестный человек. До того, как придёт Двуликий, я должна вернуться в трактир, потому не лягу. Спи, я разбужу перед уходом.
Шогол-Ву поправил бурую подстилку, опустился на мягкие иглы и закрыл глаза. Он думал, не уснёт, но усталость взяла своё.
Раоха-Ур пришла и села у костра. Огонь, дремлющий в яме, давал мало света, лица почти не видно, но Шогол-Ву точно знал, что это она.
Раоха-Ур молчала и смотрела. Не двигалась, не улыбалась, и вдруг протянула руку, коснувшись его спины. Шогол-Ву дёрнулся, стряхивая сон, но чужие руки не исчезли. Кто-то шарил в его карманах.
Вывернувшись, он перехватил тонкие запястья. Миг, и дочь леса лежала на земле. Шогол-Ву привстал на локтях, удерживая её руки.
— Объяснись, — сказал он.
Дочь леса молчала испуганно. Глаза широко открыты… так близко. И пахло травами Безлюдья, травами жаркой поры, что сохнут, испуская аромат, но не умирают. Или этот запах лишь казался?
Шогол-Ву склонился ниже, вдыхая. Потёрся щекой о чужую щёку, закрыл глаза. Он любил запах трав.
Не сразу он понял, что дочь леса пытается его оттолкнуть. Казалось, шумела вода, заглушая прочие звуки, и хотелось только дышать, хотелось…
Он заставил себя выпустить её и подняться.
Рогачи подошли ближе и смотрели настороженно. Готовы были вступиться за хозяйку, но та их не замечала, комкая упавший платок.
— Так что…
Голос казался чужим. Шогол-Ву прокашлялся.
— Что ты искала в моих карманах?
— Я не могу сказать! — воскликнула дочь леса.
Она кусала губы. Казалось, вот-вот заплачет.
— Говори. Или садись на рогачей и уезжай прочь, и пусть наши тропы больше никогда не пересекутся.
— Поверь, я не хочу зла! Я не могу сказать… Поверь! Поверь, я прошу!..
Вместо ответа Шогол-Ву указал на рогачей.
— Иди своей дорогой. Иди! Если нужно будет гнать тебя стрелами, я погоню.
Он поднялся и потянулся к луку, морщась. А ведь только что забыл о спине, обо всём. Значит, вот как бывает с другими у костров под круглым оком.
— Хорошо, я скажу, но ты сразу пожалеешь об этом знании, — глухо ответила дочь леса. — Проклятие лежало не на Свартине. Дело в камне… Постой, обещай дослушать! Если камень у тебя, не бросай его.
— Говори.
— Камень передавался от вождя к вождю. Он не должен был покидать границ Шепчущего леса. Ты слышал, что к нам приводят больных, для которых нет надежды?
Шогол-Ву кивнул.
— Мы не лечим их. Мы не можем.
Дочь леса опустила голову, стиснула тонкими пальцами измятый платок и докончила совсем тихо:
— Они умирают.
— Вы лжёте людям и не стыдитесь брать дары?
— Подожди! Умирают, но камень поднимает их. Они больше не чувствуют боли и сохраняют память.
— Я видел дитя в поселении, где все умерли от мора, а потом поднялись. Она не могла говорить. Её тело годилось лишь на то, чтобы лежать в земле. Она сама молила о смерти — скажешь, это хорошо?
Дочь леса вскинула голову, блеснув глазами.
— Так не должно быть! Мы никогда не стали бы поднимать тех, кто ушёл давно! И тех, чьё тело искалечено, тоже. Кроме того, мы давали умирающим выбор. Мы всегда говорили, что их ждёт, и они решали, дожить последние дни или вернуться. И знаешь что? Они все соглашались вернуться.
— И много их у вас?
— Не слишком.
Дочь леса покачала головой.
— Они всегда обещают, что не уйдут, и почти всегда нарушают слово. Иногда я думаю, лучше бы они теряли память. Мы дарим им новую жизнь, а они бегут… Зверь, которого убили — страж. Такие следят, чтобы живущие дважды не
