Темуджина забавляли высказывания дяди, но он попытался придать лицу суровое выражение и повернулся к шаману. Кокчу побагровел и начал заикаться, обращаясь к Темуджину:
— Господин, духи обидятся, если мы им предложим женщину-рабыню…
Темуджин захохотал, и все присоединились к нему. Потом он встал и сказал:
— Пора покончить со спорами. У нас еще есть дела.
Кюрелен и шаман последними покинули юрту Темуджина. Кюрелен, улыбаясь, поинтересовался у шамана:
— Кокчу, тебе все еще нравится со мной беседовать?
— Ты очень умный, Кюрелен, — кисло ответил Кокчу.
— Поменьше умничай, друг мой! Иначе за подобные ошибки тебя может ждать веревка, та самая веревка, которую он готовил для другого! — фамильярно хлопнул Кюрелен его по спине.
Темуджин приказал, чтобы перед ним построили всех пленных — их было несколько тысяч, а впереди стояли семь десятков вождей, — он внимательно вглядывался в лица этих людей. Солнце отсветами пламени освещало его рыжие волосы, а серо-зеленые глаза сверкали, подобно прогретой солнцем воде. Сначала воины смотрели на него с презрением, усталостью и казались примирившимися с судьбой, но потом они уже не могли бороться со страхом.
Люди поняли, что его бронзовое лицо, это не только лицо молодого человека, но лицо повелителя, суровое и сильное. Каждый человек, когда на него падал взгляд Темуджина, чувствовал себя его рабом, несмотря на внутреннее сопротивление.
Темуджин начал говорить неторопливо, но властно:
— Вы — мои пленники, которых я победил в справедливой битве. Я не держу против вас зла, потому что борьба за власть и выживание — первый закон степей и пустынь. Только победитель имеет право править и жить. Я — тот самый победитель. Тайджуты, подумайте, а потом ответьте, сможете ли вы мне верно служить, бескорыстно и преданно? Вы — храбрые и бесстрашные воины, в вас нет трусости или лживости. Я поверю вашему ответу. Те, кто не захочет мне служить, — умрут! Но вы не боитесь смерти, и даже перед ее лицом я ожидаю от вас честного ответа.
Он мгновение помолчал, глядя на ряды темных, равнодушных лиц, а затем продолжил:
— Вам известно, что я всегда держу свое слово, и это касается всех моих друзей. Я живу только для моих людей. Я — их слуга. Я покоряю врагов для того, чтобы мои люди стали победителями. Те, кто следует за мной, никогда об этом не пожалеют и не будут преданы. Сила властителей зависит от их подданных, мне нужны люди, а не богатства.
Темуджин обратился к вождям тайджутов. Среди них был Тодьян-Гирте. Он смотрел на Темуджина с бесконечной ненавистью и жгучей яростью. Он любил погибшего брата, Таргютая, и теперь его скорбь смешивалась с ужасным унижением и отчаянием.
Темуджин обращался к каждому вождю отдельно:
— Ты поклянешься мне в верности?
Вожди недолго колебались, а потом становились перед ним на колени и низко склоняли голову. Пока вожди присягали в верности Темуджину, пленные воины начали что-то бормотать, и затем их клятвы тупым эхом раздавались в воздухе. Вожди преклоняли колена, а остальные тайджуты, отряд за отрядом, тоже становились на колени и давали свою клятву верности.
Вскоре на коленях стояли тысячи воинов. Они молча смотрели на Темуджина спокойными гордыми глазами, и он мог в них прочитать, что ему удалось их победить, так как он был великим полководцем, и эти люди желали следовать за ним, но не потому, что они его боялись.
Тодьян-Гирте не встал на колени. Он стоял перед Темуджином, и его лицо почернело от презрения и возмущения. Они скрестили взгляды, а все остальные наблюдали за ними.
Наконец Темуджин спросил:
— Ты не желаешь мне присягнуть на верность?
— Никогда! — пронзительно завопил Тодьян-Гирте. — Ты рыжеголовый монгол, паршивая собака! Я не сделаю этого ради сохранения своей жизни и не стану унижаться перед отвратительным сыном Есугея!
Темуджин медленно повернулся к молчаливым рядам тайджутов, стоящих на коленях. Ему нужно было знать, как они воспринимают лихорадочное отчаяние и храбрый отпор своего вождя. Казалось, все люди были загипнотизированы и ничего не слышали и не видели, кроме самого Темуджина. Он прикусил губу, нахмурил брови и снова повернулся к Тодьян-Гирте. Тот тяжело дышал, а глаза его метали черные молнии. На лице молодого хана было выражение уважения и сожаления. Он услышал тихий шепот Джамухи, тот настойчиво повторял:
— Освободи его, и пусть он отправляется к себе в орду. Он — смелый и честный человек!
Темуджин взглянул на окружающих. Красивое лицо Субодая было суровым, и на нем ничего нельзя было прочитать. Шепе Нойон улыбался. Касар был готов зарезать Тодьян-Гирте. Кюрелен высоко поднял брови и склонил голову. Кокчу облизывал губы, не спуская взгляда с тайджута.
Темуджин вытащил свой кинжал и, держа за рукоять, передал тайджуту, а потом улыбнулся.
Тодьян-Гирте с глупым видом уставился на кинжал, перевел взгляд на Темуджина, и лицо его исказилось. Он пришел в отчаяние, а затем, не сводя с Темуджина взгляда, решительно поднял кинжал и вонзил себе в сердце. Он падал, а на лице сохранялось выражение ненависти и презрения.
Тодьян-Гирте лежал мертвый и окровавленный под ярким и жестоким солнцем, и горячие лучи стремились вниз с невыносимо сверкающего синего неба. Тысячи глаз смотрели на него. Тайджутов, казалось, не волновало самоубийство вождя. Наоборот, их рабское поклонение Темуджину только окрепло. Они считали, что он сделал вежливый жест. У Джамухи лицо сделалось каменным, а Кюрелен хмуро поджал губы, они отвернулись в сторону.
Темуджин, стоя у трупа своего главного врага, поднял руки и воскликнул:
— Вы — мои, а я — ваш! Следуйте за мной на край света!
Глава 11
Темуджин послал своему названому отцу, старику Тогрул-хану, завернутую в шелк и положенную в корзинку из серебра голову Таргютая. К подарку прилагалось письмо, которое Темуджин продиктовал Джамухе Сечену:
«Приветствую тебя, мой уважаемый отец! Прошло много месяцев с тех пор, как я сидел рядом с тобой, но мне кажется, что миновало уже несколько лет. Я смотрю на пустыню и вспоминаю то чудесное время, что я проводил с тобой».
Начав читать послание, Тогрул-хан нахмурился, с отвращением поглядел на завернутую в шелк голову и оттолкнул ее в сторону ногой. Он продолжил читать письмо, и по мере того как он читал, заострились черты его лица, будто он сразу постарел.
«Ты поверил в меня, и я не обманул твоих ожиданий. Твоя власть и слава исходят от твоего понимания людей. Отец мой, ты все обо мне знаешь! Теперь я правлю Северным Гоби, и это только начало.
Тебе известно, что твои караваны, в безопасности. Их не захватывают грабители, потому что я охраняю их. Последний твой подарок великолепен! И я тебе за него благодарен.
Я посылаю тебе голову моего родственника, Таргютая, как символ того, что меч тайджутских бандитов, убийц и грабителей был разломан и новые караванные пути могут проходить через их прежние земли».
Тогрул-хан начал размышлять над тем, как относиться к приятному сюрпризу. Новые пути помогут уменьшить время на переходы караванов, купцы получат охрану, а кроме того, новые рынки для товаров. А в его ханских сундуках будут копиться новые богатства. Хан рассеянно взял сладости из золотой с эмалью чаши, стоявшей рядом, и с удовольствием начал жевать.
— В этом что-то есть, — задумчиво протянул он. — И тем не менее…
Тогрул-хан продолжил чтение:
«Часто караваны с трудом избегают нападения, но когда вокруг распространяется слух, что эти караваны находятся под охраной Темуджина, грабители удирают, как пыль по ветру, с воплями страха. Мое имя равно тысяче воинов, которые сопровождают с твоей стороны караваны и всех остальных, кто поверил в мою помощь и вознаграждает меня за это.
Отец мой, я приветствую тебя и жду от тебя приказаний. Твой сын Темуджин».
Тогрул-хан глубоко задумался, прочитав письмо, а потом снова взглянул на серебряную корзину с головой Таргютая. Он поморщился, пнул корзину ногой и приказал слуге:
— Убери! И еще… Наполни корзину серебряными монетами. Нет, положи туда половину серебра, а половину — золота, жемчужное ожерелье, завернутое в пять локтей серебряной парчи, вышитой бирюзой. Это для жены Темуджин хана. Прикажи, чтобы ко мне пожаловал на закате писец для записи письма моему благородному сыну Темуджину.
Слуга низко поклонился и собрался уходить, но Тогрул-хан добавил:
— Для моего сына мы отправим стадо в триста жеребцов и сопровождение для гонца. Сто пятьдесят жеребцов черного цвета, а сто пятьдесят — белого.
Слуга подумал, что подобный подарок достоин настоящего принца, покинул прохладные богатые апартаменты старого Тогрул-хана.
Холодные зимние месяцы тот проводил в одном из крупных караитских городов. Его снова мучили боли в ногах, и он прихрамывал, когда бродил по небольшому дворцу. Ранее он принадлежал разорившемуся персидскому богачу. Тот обожал женщин и азартные игры. Дворец был построен из белого мрамора и отличался особой красотой. В зеленых садах со множеством цветов росли мощные деревья и тянулись к небу пальмы. В них были разбиты изумрудные пруды, над которыми висели белые мостки. Это были сады поэта! Шелковые навесы позволяли сидеть в тени даже в самый жаркий день, а в воздухе неумолчно звучало пение фонтанов и звонкий смех женщин из гарема. Тогрул-хан обожал черных пушистых котов и мохнатых серых «персов». Они бегали повсюду, и за ними тщательно ухаживали рабы. Один из таких котов, огромный и серый, как мягкое облачко, лежал у ног Тогрула, пока старый хан восседал на шелковых подушках в своей прохладной комнате. Старые высохшие ноги хана покрывали меха и шерстяные покрывала и рядом отдавала тепло жаровня. Слуга время от времени бросал туда горсти мирра и других благовоний. Комната была большой и светлой, белые и черные мраморные квадраты узором покрывали пол, давали тусклый отблеск. За ханским ложем выстроились колонны из белого камня, воссоздавая старую греческую элегантность. Колоннаду освещало солнце, его свет превращался в пронзительно яркий золотой занавес, сквозь который просвечивало насыщенное синее небо. Старик, сидя на подушках, видел вершины зеленых деревьев, ему нравилось наблюдать за тем, как они покачиваются и блестят на солнце от движения ветерка, слышать доносившийся веселый смех резвившихся в саду женщин.
