Вам о чем-нибудь говорит это имя?
– Нет, я слышу его впервые, – ответила графиня, спокойно глядя в глаза начальника сыскной.
– Всеволод Петрович Савотеев – это тот самый человек, который напал на его превосходительство памятным майским вечером. Странно, что вы о нем не слышали.
– Почему странно? – удивилась Елена Павловна.
– Дело вот в чем. Савотеев с детства страдает психическим заболеванием. Нет, оно не опасно и вовсе не делает его безумцем, просто иногда у него случаются видения… – Заметив у гостьи какое-то беспокойство, начальник сыскной успокоил ее: – Все, что я рассказываю, напрямую относится к делу о нападении на губернатора. Итак, у Савотеева случаются видения. Характер этих видений странен и с точки зрения современной медицинской науки малообъясним. Ему кажется, что изображение на иконе оживает, разговаривает с ним и даже сходит оттуда. Это вкратце, чтобы предварить дальнейший рассказ. Теперь о том, почему я сказал: «Странно, что вы не слышали о Савотееве». Он в марте этого года находился в Пантелеевской больнице, и вот тамошний старший ординатор Закис показывает, что несколько раз Савотеева навещала графиня Можайская как представительница благотворительной организации «Сестры милосердия»…
– Но я не состою в «Сестрах милосердия», и в Пантелеевской больнице я никогда не была! – воскликнула графиня.
– Охотно вам верю. Там была совсем другая женщина. И вот эта женщина выдавала себя за вас… – Видя, как графиня напряглась после этих слов, начальник сыскной сменил тему: – Но об этом мы поговорим чуть погодя, а сейчас начало этой истории. Вы уж и не рады, наверное, что пришли…
– Нет, нет, мне очень и очень интересно.
– Тогда продолжим. История эта началась много лет назад и сразу в двух местах: в городе Дерпте, где родилась Августа Мозель, а также в деревне Большие Костры, которая сейчас именуется просто Кострами и находится в семнадцати верстах от Татаяра. В этой деревне у помещика Дубова родился сын от крепостной девки. И вот они, Августа Мозель и незаконнорожденный сын помещика Дубова, являются главными фигурантами в деле о нападении на его превосходительство. Вы, наверное, задаетесь вопросом, как Августа Мозель оказалась здесь, у нас? Отвечу. Она сбежала, сбежала прямо из-под венца с денщиком Петром Савотеевым, к нам в Татаяр. Приехали, Августа крестилась в православие, нарекли ее Ефросиньей, и тут же, после крещения, они с Савотеевым обвенчались. Жили дружно, в достатке. Бывший денщик получил от отца в наследство несколько скобяных лавок, так что деньжата водились.
Но не все было так гладко, как может показаться. У Петра Савотеева от первой жены, которая умерла, когда он служил в армии, был сын Всеволод. И поскольку девать его было некуда, жил Всеволод вместе с молодыми. Как относилась Августа-Ефросинья к пасынку, сказать не берусь, так как не знаю. Жили вместе, это все, что известно. Когда у Всеволода появилось психическое заболевание, тоже доподлинно неизвестно. Ну да ладно, жили они, жили, и вдруг, а случилось это несколько лет назад, Петра Савотеева убивают во время уличного грабежа. Остается Ефросинья Карловна одна, ну, если не считать пасынка Всеволода. Тут обнаруживается, что Савотеев-старший оставил после себя завещание, точно подозревал, что может с ним что-то случиться. А самое интересное заключалось в том, что… все свое состояние… он завещал сыну Всеволоду, а про жену Ефросинью даже не упомянул. Была она, конечно, этим очень и очень расстроена. А тут еще отношения с Всеволодом испортились.
Вот и решила вдова упечь пасынка в сумасшедший дом. Но ничего у нее не вышло, хоть она и старалась. Полежал Всеволод в Пантелеевской больнице около месяца, был выписан и признан вменяемым. И в это самое время знакомится вдова Савотеева с нашим вторым фигурантом, внебрачным сыном помещика Дубова. Правда, у меня есть подозрения, что познакомилась она с ним намного раньше, еще до гибели своего мужа, а Петр Савотеев про то знал, поэтому и не записал жену в завещание. Но это только мои предположения. Для того чтобы продолжить рассказ, нужно несколько слов сказать о внебрачном сыне. Родился он, как я уже говорил, в деревне Большие Костры, и за год до его рождения в Кострах произошло событие, о котором просто нельзя не упомянуть… – Фома Фомич, стараясь быть как можно более кратким, рассказал графине о поваре Усове и об отрезанном языке.
– Какой ужас! – воскликнула Елена Павловна и приложила руки к щекам.
– Именно ужас, по-другому-то и не скажешь, – согласился с графиней начальник сыскной и продолжил: – И вот у крепостной девки, той самой, на которой хотел жениться Усов, родился мальчик. Понятное дело, отцом его был Дубов, да он, собственно, и не отказывался. Подрос этот мальчик, и его отправили, поскольку тянулся он к рисованию, в село Холуево учиться иконописи. Сколько он там прожил лет, мы не знаем, одно известно, не стал Василий, так звали мальчика, иконописцем. Куда его дальше жизнь бросала, не скажу, да это и неинтересно, но в Татаяр он приехал с Загорской каторги…
– Он что же, каторжанин? – спросила графиня.
– Да в том-то и дело, что нет! Никакой он не каторжанин, служил на этой каторге надзирателем, где и обзавелся полезными знакомствами, о которых я еще скажу. Ну так вот, приехал он в Татаяр и почти сразу нашел неплохое место. Вы хотите знать, кто этот человек?
– Ну разумеется, зачем же я к вам пришла? – воскликнула графиня.
– Он нашел место охранника при губернаторе…
– Это унтер-офицер Щеколдаев?
– Да, это он, и с ним у вдовы Савотеевой был сговор. Также они являлись любовниками, но это к слову. И вот придумали они вдвоем сделать так, чтобы Савотеева Всеволода Петровича на всю оставшуюся жизнь отправить в сумасшедший дом. План, надо сказать, отменный. Судите сами, Щеколдаев взялся нарисовать икону. Он это делать умеет. Даже не нарисовать, а просто вместо лика святого Пантелеймона – я вам не сказал, что видения Савотеева были связаны исключительно с этой иконой, – так вот, вместо лика святого вписать лицо его превосходительства…
– Какой ужас! – снова воскликнула Елена Павловна.
– Да, и вот эту икону они стали показывать Всеволоду. Ну, не просто показывать, создавали антураж, целые спектакли разыгрывали, словом, много чего делали. На этом останавливаться не буду, в результате всех их действий Савотеев, как вы помните, напал на графа. И все бы у них получилось, однако вмешался случай. Откидная лесенка губернаторского экипажа подломилась, а Щеколдаев, которого граф попросил достать из кареты трость, застрял в этой лесенке ногой. Потому-то и не смог задержать Савотеева.
– А что же тогда входило в его планы? – спросила графиня, очень внимательно следя за рассказом.
– Не исключено, что он хотел просто убить Савотеева, а не задерживать его. Поэтому-то, находясь в карете, и поменял набалдашники на трости его превосходительства: обычный на залитый свинцом. Но после по каким-то причинам ему не удалось поменять их обратно, вот у графа и стала болеть рука, так как носил он непривычно тяжелую для себя трость.
– Это значит, что время нападения Савотеева на его превосходительство было спланировано Щеколдаевым?
– Да. Когда унтер-офицер искал в карете трость, а затем менял на ней набалдашники, он знал, что в это время Савотеев где-то рядом, и ждал наиболее подходящего момента, чтобы выбраться из экипажа и нанести нападавшему удар. Если бы у него все получилось и он убил бы Савотеева, это не вызвало бы никаких подозрений. Более того, Щеколдаева, вне всяких сомнений, назвали бы героем. Также не могу не сказать о том, что, по всей видимости, в планы унтер-офицера входила еще одна подмена…
– Какая?
– Ложки! Возможно, он собирался обычную, ту, которая находилась в руках Савотеева, заменить на острую ложку мастера Усова. Ну, вы наверняка слышали о ней. Откуда она взялась и кто ее изготовил, неизвестно. Подозреваю, что это та самая ложка из деревни Костры.
– Но как она оказалась у Щеколдаева? – спросила графиня.
– Очевидно, досталась ему по наследству от отца, помещика Дубова, – рассмеялся фон Шпинне. – Но это всего лишь догадки. Итак, план не сработал, или, скажем, сработал, но лишь наполовину, а это не могло удовлетворить нашего «героя». Судите сами, Савотеев жив и здоров, ему ничего не угрожает. Губернатор к нападению отнесся не очень серьезно. Поэтому был придуман и разыгран спектакль во время благотворительного обеда в ночлежке.
