ярости убийцы. Такого я не испытывал еще никогда. И ярость эта осталась во мне и мучила меня потом всю жизнь.
– Трокадэро выжил? – спросил я.
– Выжил и стал еще опаснее. Под ним больше половины подпольных цехов в городе, воры «в законе» и близко к нему не подходят, денег у него куры не клюют, серьезных легавых держит на привязи, так что он чувствует себя прекрасно.
Я не удержался и громко выматерился сначала в адрес Хаима, а потом – Трокадэро.
Арутин пристально глядел на меня, не знаю, что он подумал, но ни о чем не спросил.
– Ты здесь в какой бригаде? – спросил я его.
– В строительной.
– Намного лучше валки деревьев, – сказал я.
– Да, повезло.
В это время меня окликнул младший лейтенант:
– Эй ты, глянь-ка сюда! – Он стоял у дверей цеха, в руке держал коричневые туфли и поднял их над головой.
– Там есть сапожник, – ответил я.
– Это от начальника по режиму.
Я встал.
– Приходи в воскресенье, один буду, достану выпивки, поговорим, – предложил я Арутину.
Он тоже встал.
– Может, дашь пару сигарет?
Я протянул ему всю пачку, он не отказался, улыбнулся, положил пачку в карман и ушел. Я проводил его взглядом, он шагал уверенно, и за ним следовало мое хрупкое спокойствие. Теперь моя участь была в его руках, если он откроет рот, все будет кончено, меня расстреляют.
В ту ночь я не спал до рассвета. Постелил постель, но лечь не смог, сидел на ней, и у меня было ощущение, будто в сердце кусочки льда бились друг о друга: «Эх, Манушак, Манушак, милая моя девочка, разве попала бы ты в такое положение, будь я на свободе». Теперь не оставалось никаких сомнений, я больше не мог себя обманывать. С Хаимом ничего не случилось, он просто плюнул на меня, взял да и рванул из Советского Союза. От обиды ком стоял в горле, и я с трудом дышал.
На другой день я повидался со знакомым санитаром, дал ему двадцать рублей и коробку чая, тот украл из хирургического отделения четыреста грамм медицинского спирта и принес мне. Я развел его водой, и в воскресенье, когда пришел Арутин, поставил на стол полную бутылку. Открыл две банки рыбных консервов, положил на тарелку четыре вареные картофелины, посыпал солью. Потом почистил луковицу, порезал хлеб и сел. Арутин взглянул на меня благодарными глазами.
– Да, давненько я не пил, – сказал он.
Когда мы во второй раз опрокинули стаканы и закурили, он заговорил о своих сыновьях:
– Одному девять, другому двенадцать. Если б ты знал, как они хорошо поют, какие они музыкальные, – на его лице появилась грусть, – я пошел на это проклятое дело, чтоб купить им аккордеон.
Рассказал, как украли с фабрики две тысячи метров шелковой ткани и отправились в Азербайджан, где у них был клиент, но по дороге легавые случайно остановили их машину, и они погорели. Он выматерился, сплюнул и продолжал:
– В деле нас было четверо, но я взял все на себя с тем условием, чтобы оставшиеся на свободе приглядывали за моей женой и детьми, и, как видно из писем моей жены, правильно сделал. Теперь у них вдоволь и еды, и питья. Им даже намного лучше, чем раньше, когда я был на свободе. Так что за это я спокоен, да только каково здесь вынести еще шесть лет?
Затем он наполнил стакан и выпил за Рафика.
– Настоящий мужик был, – сказал он гордо и важно, у него не было ничего более ценного, чем память о Рафике. – Но иногда лишнего себе позволял.
– Выяснили легавые, что произошло? – спросил я.
– Нет, – он будто огорчился, что я не поддержал его слова в честь Рафика.
– А ты что думаешь сам?
– Есть подозрение, что Трокадэро его заказал.
Такое и мне приходило в голову:
– Ладно, а причина?
– Деньги, – развел он руками, – Трокадэро прибрал к рукам всех, кто раньше платил Рафику. – Он злобно ухмыльнулся. – Не из-за Манушак же его прикончили, в самом деле. – Спирт уже делал свое дело.
Мне стало неприятно, но я смолчал.
– Тогда тебя и Хаима понапрасну арестовали.
– Помню, – ответил я.
Он выбросил окурок и припомнил встречу Рафика и Трокадэро:
– Тогда эта сука начал прямо с угроз, чтоб унизить Рафика перед людьми, а ведь я еле сдерживал смех, когда он предупреждал его: откажись от выигрыша, не то пожалеешь.
– Почему? – удивился я.
– Потому что к тому времени Рафик самое малое раз десять уже трахнул Манушак, – меня будто молотком по голове ударили, – все, что там происходило, было комедией, и больше ничем.
Каково мне было это слушать?
– Не думаю, – сказал я.
– Так и было.
Я тяжело вздохнул и помотал головой, трудно было в это поверить.
Он похабно ухмыльнулся:
– Знаю, что говорю.
«А не врезать ли ему?» – подумал я, но сумел совладать с собой:
– Откуда ты знаешь, Рафик сказал? – спросил я.
Он так же похабно рассмеялся:
– За день до той игры к Рафику в гости пришли трое приятелей, которые только что вышли из тюрьмы, парни были не тбилисские, долго сидели около гаражей, в караульной будке, и пили водку. Под конец Рафик из окна увидел Манушак и позвал ее: «Заходи». Она приоткрыла дверь: «Чего тебе?» Рафик указал на гостей: «Вот, хочу уважить друзей». Взял ее за руку, подвел к столу и спустил трусы. Манушак испуганно дернулась, но он треснул ее, и она больше не издала ни звука. Гости были уважены, все трое попользовались Манушак, а один из них – дважды, и остались довольны. Все это произошло у меня на глазах, так что я ничего не путаю. – Арутин прищурил левый глаз, потом наполнил стакан, опорожнил. – Ээхх, – вздохнул и продолжал: – На другой день в той же будке на том же столе Рафик в кости выиграл то, что у него и так было, когда ему хотелось этого, и уже успело поднадоесть. Хаим ничего не знал, а если б знал, не привел бы Трокадэро, и из-за той ерунды не случилось бы всего остального.
Я попытался сделать равнодушное лицо, не вышло, он заметил, как испортил мне настроение, и, будто извиняясь, сказал:
– Не думаю, что все это имеет сейчас для тебя большое значение, но если хочешь знать правду, так и было.
Что я мог ответить? «Возможно. Всякое случается».
Я уже не помню, о чем мы еще говорили, наконец он ушел. Я разложил на столе толстую коричневую бумагу и начал рисовать облака. К облакам в пяти местах приладил краны,
