он.
– Что ты можешь придумать? – усмехнулся я.
– Посмотрим.
Он спрыгнул, замер на мгновение, оглянулся кругом и ушел.
Прошло три дня, ничего особенного не происходило. В окошко в двери мне давали еду, писал я в жестяное ведро в углу. Когда по утрам меня выводили в туалет, ведро я брал с собой и там опорожнял. Выцарапанные зэками на стенах надписи я перечел столько раз, что знал почти наизусть. Лежал на нарах и ни о чем не думал, уже не мог думать. Какая-то часть моего мозга сама копалась в прошлом и выдергивала из него то одно событие, то другое. Мне ни к чему было их вспоминать, это только беспокоило и утомляло меня, но это происходило независимо от меня и я ничего не мог поделать.
На третью ночь мне приснилась Манушак, лицо ее было в морщинах, волосы поседели, она слегка горбилась. Я никогда не видел Манушак такой, но не сомневался, это была она.
– Ты не можешь себе представить, как долго я шла, как измучилась, пока добралась до тебя, – сказала она.
– Манушак, плохи мои дела.
– Знаю, – кивнула она.
– Я, наверное, не смогу свозить тебя в Италию.
Она что-то ответила, но я не запомнил, что-то стукнуло меня по лицу, и я проснулся. Это был маленький камешек. Мой кореш залез на стену и уцепился одной рукой за решетку окна, в другой он держал какой-то предмет.
– Быстрей, бери! – протянул он.
Я взял. Это был черный хлебный мякиш.
– Перепили решетку, – сказал он, спрыгнул и убежал. Еле успел – по окнам пробежал луч прожектора.
В хлебе, свернутые в петлю, лежали два тоненьких лобзика. «Ладно, перепилю, а потом-то что? Хоть здесь быть, хоть во дворе – какая разница?» Тут я вдруг будто протрезвел, меня охватила радость. Русский не дурак, наверное, у него есть какой-то план. Даже если всего один процент на спасение, и то дело.
Нижний конец прута решетки я перепилил до конца, на верхнем оставил на волосок, нажму, и он переломится. Хлебный мякиш я размягчил слюной и залепил перепиленные места так, чтобы трудно было заметить. Уже светало, когда я закончил и лег на нары. Мысли не давали покоя: «Какой же у него план, что он придумал?» Спал совсем недолго. Потом целый день ходил по цементному полу взад и вперед, был все время настороже, боялся, как бы не объявился начальник по режиму и не обнаружил подпиленный прут.
К счастью, в тот день он не вспомнил про меня. Вечером, уже было совсем темно, мне стало нехорошо, зарябило в глазах, и я отключился. Не помню, сколько я пробыл в таком состоянии, когда пришел в себя, я сидел на нарах, шел дождь. Потом дождь прекратился, и только я задремал, как услышал стук в окно, и показался силуэт моего русского друга. Я поднялся и подошел к окну.
– Быстрей, – прошептал он и спрыгнул вниз.
Я выломал прут и головой вперед выбрался из окна. Земля была мягкой, упал не больно. Дул ветер, над дверьми в бараки тускло мерцали лампочки. Согнувшись вдвое, мы почти бежали, выбирая затемненные места.
Пробежав пол-лагеря, залегли у стены – к нам приближался луч прожектора со сторожевой вышки.
– Брат, ну объясни же, что происходит?
Оказывается, его друг, криминальный авторитет, какой-то узбек и еще один заключенный собрались бежать. Для этого у них уже все было готово, но третий зэк во время работы повредил ногу топором, возможно, не случайно; просто догадался, что его ожидало, и деликатно выскользнул из этой ситуации. Так или иначе, но авторитет и узбек остались без живого пайка. Когда стали искать замену, я принял решение вместо тебя, поговорил с ними как нужно было и договорился, что они возьмут тебя с собой.
– Но нужно быть очень осторожным. Они не должны заметить, что ты знаешь, в чем дело, иначе какой смысл бежать, тогда уж лучше остаться. Когда пойдет снег и запасы подойдут к концу, ты должен изловчиться и ускользнуть от них, иначе они забьют тебя и съедят. Другого выхода все равно нет, а так, глядишь, может, и повезет.
– Большое спасибо, – сказал я.
Уже хотели вставать, когда вдали показалась небольшая группа солдат с двумя собаками, они шли вдоль забора. Таков был порядок, всю ночь они ходили между бараками и до рассвета успевали по меньшей мере трижды обойти лагерь. Мы дождались, пока они не зашли за угол барака, и побежали к зданию заброшенной котельной, от которой оставались только стены. Вошли внутрь и сели на груду кирпичей возле окна, и русский только тут заметил, что я был в одной рубахе.
– Куда ты ватник дел? – спросил он.
Я и не вспомнил про ватник, когда выпрыгивал из окна.
– Остался там, – ответил я.
Недолго думая, он снял свой и протянул мне.
– А ты как же?
– Что-нибудь придумаю, – ответил он.
Когда я надевал ватник, перед моими глазами почему-то встала Мазовецкая с кастрюлькой в руках, в такой она приносила мне горячий суп.
В это время в окне показались две высокие тени. Они шли бесшумно, как будто не касаясь земли. Это были Авторитет и Узбек, они вошли, и мы поздоровались друг с другом за руку. Они оглядели меня так, будто приценивались к поросенку на убой на рынке. Ни у первого, ни у второго ничего не было с собой. Это меня удивило, но я ни о чем не спросил.
– Ну, в путь, – сказал Авторитет и хлопнул по плечу моего друга.
У стены лежали две длинных доски. Они были завернуты в брезент, прибитый мелкими гвоздями. Узбек взвалил доски на плечо и направился вслед за Авторитетом.
– Удачи, – попрощался мой русский друг и слегка кивнул головой. Вот и все, даже не улыбнулся.
Пройдя метров триста, мы свернули направо и подошли к забору со стороны реки. Там стояла вышка, виден был силуэт солдата. С этим солдатом был договор друзья Авторитета купили его матери однокомнатную квартиру в Днепропетровске и так он согласился на это дело… Теперь он молча следил за нами, только и думал, наверное, чтоб мы поскорее убрались отсюда.
Мы выложили доски в линию, одну за другой, и пошли по ним, меняя их местами, заднюю доску – вперед, так мы продвигались довольно быстро. Оставили позади узкий проход между вышкой и оградой из колючей проволоки и подошли к забору, ни разу не ступив ногой на землю, нигде не оставив следа.
К одной из досок лесенкой были прибиты маленькие деревянные дощечки,
