Рута кивнула.
— Неудобные платья?
— Неудобные платья. Неудобные туфли. И люди вокруг тоже… неудобные. Мне нельзя будет общаться с друзьями, потому что у благородной эйты не может быть таких друзей. Мне нужно будет следить за каждым словом или жестом… и вообще… не мое это.
— А деньги? Тебе было бы не обязательно жить здесь. Ты могла бы попросить папу, и он бы купил тебе дом.
— Чтобы потом сказать, кого и когда я должна принимать в этом доме? Что носить? И как себя вести? Нет, знаешь, меня вполне устраивал Ольс. Там тихо. Спокойно.
И работать никто не мешает.
Вот сомневаюсь, что где-нибудь в другом месте мне бы позволили заняться алмазами. И не только ими. Рута молчала, щупая расшитую серебром подвязку. Пальцы ее скользили по узору, будто по бусинам.
Она вздохнула.
— Если бы я родилась мальчиком, все было бы проще. Папа бы отказал Йонасу в праве на наследство, признал бы наследником меня. Он сам говорит, что я больше подхожу на эту роль. Я умнее. Я ответственней. Мне интересно то, чем он занимается. И я готова учиться! Всему готова учиться, но… это не имеет значения только потому, что я девочка. Кто сказал, что девочки хуже?
— Не хуже, — я протянула руку. — Просто… в мире мужчин им приходится сложнее. Думаешь, моя мама обрадовалась, когда я сказала, что не хочу замуж, а хочу учиться? Поступить в университет? И не на целительство… целительниц приняли давно уже. Или вот еще можно было бы на природоведческий, там и с малым даром берут.
А меня на механику тянуло.
— И что?
— Учитель в школе считал, что я своими знаниями позорю учеников-мальчишек, и требовал, чтобы меня забрали из школы. Что, мол, складывать и вычитать я умею, а остальное не так и важно. Для домашних учетных книг и складывания с вычитанием хватит. Я плакала, помню… а потом мой дед сходил в школу. И меня оставили. Мне даже дали кое-какие книги из тех, где задачи уже не школьного уровня. Учитель, правда, все равно считал, что я зря трачу время.
Надо будет заглянуть к нему.
Отнести выпечки свежей и того крепкого рома, который делают на Ольсе. Его льют в бутылки из темного стекла, не удосуживаясь украсить их этикеткой, а пробки запечатывают темным воском. И уже на нем ставят отпечаток.
Он горек, тот ром, но для сердца полезен. Во всяком случае, так говорят местные. Конечно, может статься, что эта польза существует лишь в их воображении, но сдается мне, старик будет рад.
Если он жив еще.
— В университете меня тоже долго пытались… переубедить. И не только меня. Были другие девушки, но… на факультете механики учится много молодых людей. Талантливых. Перспективных. Выйти замуж за такого — тоже вполне себе удача. И вот почему-то все экзаменаторы полагали, что девушки именно затем и поступают, чтобы найти себе партию.
Помню скептицизм.
И холодное любопытство, с которым изучались мои документы. Брошенное небрежно:
— Девушка, а вы куда лезете с вашей-то внешностью?
Собственное удивление: при чем тут внешность? Затянувшийся экзамен, который, на счастье мое, писался, поскольку только это, кажется и останавливало. Вопросы и вновь вопросы, и еще вопросы, и через один — отнюдь не те, которые изучались в школе.
— Мне не обрадовались ни наставники, ни одногруппники. Они полагали, что женщинам не место среди избранных.
— А ты?
— А что я? Мне не было времени меряться умом. Мне нужно было удержаться.
И доказать им всем…
Доказала, что уж тут…
— Только курса после четвертого ко мне стали относиться иначе.
Снисходительно. Не как к женщине, ведь понятно, что нормальная женщина с высшей математикой не сочетается, а если вдруг что и понимает в ней, то исключительно в силу природной своей дефективности. Страшненьким женщинам и математику простить можно. Нет, со мной, конечно, нельзя напиться и потрепаться за жизнь, попутно высказав мнение о целительницах, которые в этом году ничего, симпатичненькие и еще пока не стервы. Но у меня вполне можно списать практику или попросить помочь… хотя нет, просить — это чересчур.
— Друзей у меня не появилось. Подруг тоже. Но я не скажу, что была несчастна.
— А потом ты встретила папу?
— Да.
— И влюбилась?
— Влюбилась.
И даже любила. А теперь пытаюсь понять, что именно тогда, много лет назад, я сделала не так. Ошиблась? Ошибки простительны, но моя отобрала у меня почти двадцать лет жизни. Но и дала многое. Это я тоже осознаю.
— Почему тогда ты не осталась с ним?
— Потому что он солгал.
Сомнительное объяснение, ведь дело не только во лжи. Она, ложь, разной бывает. Я не сумела пережить ту… а если бы Мар… если бы с самого начала сказал правду? Хватило бы моей любви на второй его брак? Быть может. У него отлично получается убеждать.
Но… какая разница.
Рута задумалась. Я же… я коснулась ее руки, привлекая внимание.
— Ты реши, что нужно именно тебе. Понимаешь, нет ничего плохого в том, чтобы выйти замуж. Это еще не конец света. Твоя мать помогает отцу в его делах. И мне кажется, что сейчас он уважает ее больше, чем прежде.
Рассеянный кивок.
— И ты вполне можешь поступить, как она…
— Или как ты.
— Или как я. Только я наделала много ошибок. И у тебя будут. Все ошибаются, и это нормально. В мире идеальных людей жить было бы невозможно.
— Я видела, — Рута вскинула голову. — Я видела, как она шла… та девушка. Она следила за Йонасом. Она хотела забраться к нему в постель. Она глупая, ей ведь говорили, что он… как бы… не совсем такой, как другие. Избранный. Ему нельзя. Совсем нельзя. Еще год или что-то вроде. Не знаю почему, но… Избранный ведь.
Она фыркнула.
— Но она почему-то вбила себе в голову, что сумеет его исправить.
— Глупость какая.
— Я тоже так думала. И еще слышала, как мамина камеристка говорила, что бабушке скоро надоест и тогда девица исчезнет. Как остальные.
— Какие «остальные»?
— Понятия не имею, — Рута пожала плечиками. — Я не слежу за прислугой, но… иногда они и вправду уходят. Из старых горничных здесь только Миа, а она с бабушкой. Злая. Шипит на меня и называет выблядком, когда думает, что я не слышу.
Да уж… хорошее место, чтобы расти.
— Я давно научилась быть незаметной.
— Артефакт?
Рута протянула пуговицу на нитке. А выбор ничего. Пуговица золотая, камень — жемчуг, не самая оптимальная база, но в целом для новичка неплохо. Да и сомневаюсь, что у нее имелся выбор. Плетение…
— Ты слишком много рун используешь, — я положила пуговицу на ладонь. — Смотри. Ир и теро фактически дублируют друг друга, если бы ты объединила их в одной связке, получилось бы усилить действие, но они разнесены на разные углы схемы. Зачем?
— Для равновесия.
— Этот способ давно устарел. Проще регулировать энергетические потоки через дополнительные скрипты. Вот так… — я осторожно коснулась плетения. — Видишь, когда вливается слишком много силы, схема теряет стабильность. А здесь у вас силы много…
— Вулканы, — Рута забрала пуговицу и, помявшись, спросила. — Нарисуешь? Так, как надо?
— Сама нарисуешь. Я дам тебе одну книгу. Отец не будет против. Поставлю закладки, что прочесть, а потом вместе отработаем. И еще… мне нужно будет понять, что ты знаешь и насколько хорошо. Ясно?
Она кивнула.
— Так что с прислугой?
— Я как-то… не знаю, не замечала раньше. Кто вообще будет смотреть на прислугу?
Действительно.
— Но они меняются… то одни лица, то другие. Похожи друг на друга… была одна… ее звали Лисса. Она мне носила с кухни пирожки, когда наказывали. А потом исчезла. Бабушка сказала, что у нее жених. И к нему уехала. Что меня не должна интересовать какая-то горничная, особенно когда я осанку держать так и не научилась.
Теперь она жаловалась.
Горькая обида.
Детская.
И нижняя губа подрагивала, а голос звучал нарочито ровно. Но я не обманывалась этой маской.
— Бабушка только Йонасом интересуется. Мама… она здесь редко бывает. А когда бывает, то ей жалуются, что я ничего не умею. Слуха нет. Рисовать тоже не получается.
