её взгляда. И ещё голос. Она чуть-чуть картавит и это тоже кажется знакомым. Хотя…
Хотя на самом-то деле у него, вроде бы, не было ещё ни одной девушки или женщины с
картавинкой. Этот странный момент полуузнавания вызывает даже невольную улыбку – ну прямо
как в кино или в книжке, когда встретившиеся говорят: кажется, мы знакомы с тобой уже тысячу
лет. Но ведь тут-то так оно и есть. Ведь тут-то какая-то совершенно очевидная реальность…
– Как вас звать? – спрашивает Роман.
– Ирина, – отвечает она.
И в имени её слышится узнавание. Ирин-то у него, наверное, уже с десяток, но почему-то
именно ей это имя подходит больше всех. Однако думать уже некогда.
– Мы уже пришли, – сообщает девушка, когда они сворачивают во двор, – а вас как зовут?
– А меня… – отвечает он и не успевает досказать даже так мало.
– Ну, Ирэн, ты совсем совесть потеряла! – строго выговаривает ей статная дородная женщина в
расстёгнутом пальто, шагнувшая навстречу от ближайшего подъезда. – Почему так поздно?
Ирэн?! И всё! Водоворотом разверзаются, расступаются воды памяти. Ирэн! Голубика! Да как
же не догадался он в глаза-то ей внимательней взглянуть?! Роман стоит, ослеплённый памятью, а
в голове, как в калейдоскопе, – одна картина за другой: Пылёвка, детство, солнечная веранда
Макаровых, велосипед, шелушащиеся от загара ноги, тёплая вода Онона, тальниковый берег и
Голубика – эта хрупкая фарфоровая девочка с синими-пресиними глазам, двоюродная сестра
Серёги, забавно не выговаривающая букву «р». Помнятся ещё свои детские отчаянные страдания,
помнится, что маму её зовут Тамара Максимовна. В доме Макаровых тогда лишь дядю Володю
звали по имени, а всех женщин – по имени отчеству: Надежда Максимовна, Тамара Максимовна, а
уж Ирина была Ирэн или Голубика. А букву «р» она так до сих пор и не выговаривает, но эта
картавость придаёт ей особый шарм. Всё это надо как-то за одно мгновение пережить и не
задохнуться.
– Мы уж с отцом переволновались, – продолжает такая знакомая-презнакомая, кажется, почти
не изменившаяся Тамара Максимовна. – Я уже третий раз выхожу. А это кто?
Чтобы не пугать её, Роман намеренно выходит в свет, падающий из подъезда – всё равно она
его не узнает. Ирэн теряется, пытаясь придумать, как назвать человека, с которым подошла.
– Меня зовут Роман, – с каким-то страхом, словно саморазоблачаясь, называется он теперь уже
74
сразу обеим.
Ирэн, словно примеривая к нему это имя, смотрит с интересом и улыбкой. Роман же и вовсе
пожирает её взглядом – нет, пожалуй, на улице он никогда бы её не узнал. Она так сильно
изменилась. Узнал, если б только увидел глаза. Но в свете фонаря у подъезда он не видит их и
сейчас.
– Постой-постой, – вдруг уже с ласковыми нотками и с каким-то подозрением произносит
Тамара Максимовна, – а не тот ли это молодой человек, которого ты всё скрываешь от нас?
– Да, мама, это он, – вдруг со смехом подтверждает Ирэн.
– Ну-ну, значит, попался всё-таки, голубчик, – говорит Тамара Максимовна и вовсе
оторопевшему Роману, хотя по её тону понятно, что провинность того, за кого его принимают, не
столь и велика. – Ну ладно, – продолжает она, взглянув на свою голую ногу в комнатном тапочке, –
я ведь совсем околела, пойдёмте в дом.
Роман идёт за ними как привязанный. И по пути в квартиру он не успевает собраться с
мыслями, потому что дверь оказывается тут же, на первом этаже.
– Ну, ты меня спасла, – принимая трубку из рук Романа, говорит Ирине в прихожей её отец. – А
что? Нормальная, хорошая трубка.
– Ну-ну, – теперь уже намеренно строго выговаривает ему Тамара Максимовна, – ещё возьми
да эту испили.
Отец тут же, без всяких вопросов протягивает руку Роману:
– Иван Степанович.
Всё ещё немой нечаянный гость лишь кивает головой. А вот отца Ирэн он никогда не встречал –
в Пылёвке Иван Степанович не был.
Сбросив шубу, Голубика остаётся в клетчатой юбке и в толстом свитере домашней вязки. А у
Романа – новый душевный паралич – хрупкая фарфоровая девочка превратилась в роскошнейшую
фарфоровую женщину, в даму. Эта шикарная высокая грудь, эта белая кожа, эти волосы,
крашенные под тёмную яркую медь, эти синие глаза! Белое, медное и синее – какое-то просто
невозможное, убийственное сочетание. И тут-то, находясь в состоянии воскового остолбенения,
Роман совершенно отчётливо осознаёт, что именно происходит с ним сейчас. Сейчас у него
свершается, реализуется Судьба. Судьба всегда была неосознанной, туманной, абстрактной и
отдалённой категорией, но в эти пронзительные, обострённые минуты происходит какой-то
своеобразный её прилив. Приблизившись, она захлёстывает, заполняет все возможные
пространства: и всю его душу, и весь объём этой квартиры. От её прямого, непосредственного
присутствия звенит в ушах, как от провода высокого напряжения. Сейчас как раз тот решающий
момент жизни, когда Судьба не позволит тебе своевольничать. Даже на сантиметр она не отпустит
тебя куда-нибудь вкось, а спокойно и уверенно направит так, как надо, как знает только она. И ты
уже никуда не денешься – пойдёшь как миленький. Это она подготовила такую, казалось бы,
невероятную встречу и теперь-то ты уж не отвертишься от того, что суждено, даже если и сильно
захочешь. В мыслях Романа успевает мелькнуть, что ведь люди, оказывается, правы, когда
говорят, что если о чём-то сильно мечтать, то это обязательно сбудется. Вот оно и сбывается. Хотя,
если честно, то мечтал ли он о Голубике всё время? Нет, не мечтал. Просто не смел этого делать.
Он словно оставил её в детстве, как нереальную, несбывшуюся сказку. Но, видимо, ещё тогда он
своим первым ярким чувством так зарядил Судьбу, что она просто не могла, набрав свою мощь, не
прилить, когда пришёл её срок.
В ярком свете хрустального бра у вешалки Ирэн с любопытством оглядывается на него, словно
проверяя, кого это она вот так, с бухты-барахты, привела в свой дом, и Роман, с головой ухнув в её
глаза, уже совершенно безвольно отдаётся течению сумасшедших событий. Глаза её большие,
чистые и настолько синие, что кажется, будто эта синева переливается прямо в его душу.
Оказывается сегодняшний прилив Судьбы имеет и свой цвет. Он синий. И лишь теперь, через
много лет, Роману становится понятна загадка глаз Голубики. Её глаза с поволокой. Выражение
«глаза с поволокой» он слышал давно, но, кажется, никогда не видел. Разве только у Светланы
Светличной, этой загадочной, необыкновенно красивой актрисы. Всю же реальную убийственность
таких глаз Роман постигает лишь теперь. Это же невозможно представить, чтобы одни глаза
заменяли сразу всего человека вместе с его душой. Если бы
