Нерон провел сочиняя стихотворение, в котором благодарил за это богов. Это стихотворение он положил на музыку и спел своим друзьям.
Случилось так, что во время фестиваля в городской гавани стоял корабль из египетской Александрии, и офицеры и другие члены команды захотели увидеть императора, который одновременно являлся их наследственным фараоном. Они пришли в театр и стали аплодировать его пению в своей необычной манере, ритмично хлопая в ладоши, притопывая и подпевая (нечто похожее на возгласы одобрения на студенческих спортивных соревнованиях, принятых в Америке). Нерон пришел от этого в такой восторг, что заставил их научить этому своих людей.
Из Неаполя он направился в Брундизий (Бриндизи), откуда должен был отплыть в Грецию, но прервал свое путешествие в Беневентуме (Беневенто), крупном городе, стоявшем на Аппиевой дороге – большой дороге, ведущей из Рима на юг, – примерно в одном дне пешего пути из Неаполя. Этот город был родиной придворного шута Ватиния, маленького уродца-сапожника, которому остроумие не только принесло богатство, но дало возможность причинять массу вреда, поскольку он выполнял функции тайного агента своего хозяина. На тот момент Ватиний за свой счет устраивал гладиаторские бои в родном городе, и Нерон почтил это преставление своим присутствием. Но Ватиний, похоже, воспользовался этим случаем, чтобы сообщить императору кое-какие подробности заговора, о котором он пронюхал.
Вспомним о кузене Нерона Луцие Силане, который когда-то был помолвлен с Октавией и покончил с собой в 49 году, когда Агриппина расторгла эту помолвку, обвинив его в безнравственности, и о том, что его брат Марк Юний Силан был отравлен ею в 59 году, сразу же после воцарения Нерона на троне императора, из опасения, что он может попытаться предъявить права на трон, поскольку его мать Эмилия Лепида была внучкой дочери Августа Юлии. Но оставался еще третий брат – Деций Юний Силан, прозванный Торкват, за которым в последнее время велось пристальное наблюдение, поскольку традиционалисты обхаживали его в качестве возможного лидера восстания. Не считая самого Нерона, Торкват и его племянник, сын убитого Маркуса, оставались единственными представителями мужского пола из дома Юлиев, и теперь, когда Рубеллий Плавт и Сулла были мертвы, Торкват считался первым претендентом на трон в случае, если с нынешним императором что-нибудь случится.
Как только Нерон решил отправиться в Грецию, родился заговор с целью его свержения, и, согласно сведениям, Торкват имел свои планы на этот случай. Он раздал своим сторонникам огромные взятки и поставил все на эту карту. Даже определил состав своего будущего кабинета и подготовил своих приближенных к тому, чтобы в случае успеха они могли без промедления приступить к исполнению обязанностей императорских чиновников.
Известие о заговоре неожиданно и больно поразило Нерона, вернув его из артистического полета на землю. Поездку в Грецию пришлось отменить. За прошедшие месяцы он почти забыл, что должен поддерживать образ тирана, внушающего всем страх. Он был слишком занят своей музыкой, чтобы думать о жезле, который вложил ему в руку Тигеллин, и с явным отвращением вернулся к прежней роли, приказав арестовать кое-кого из мелких участников заговора, чтобы устроить им перекрестный допрос. Узнав, что заговор раскрыт, Торкват покончил с собой, по обычаю вскрыв себе вены на запястьях, но Нерон, который в течение десяти лет своего правления ни разу не тронул его и, похоже, даже испытывал к нему симпатию, грустно заметил: «Даже зная, что он виновен, даже понимая, что у него нет надежд оправдаться, я сохранил бы ему жизнь, если бы он дождался моего милосердия». Тацит, конечно, считает, что это была ложь, и, возможно, так и есть. Но даже если это так, слова Нерона указывают, что при всем желании, чтобы его боялись, он по-прежнему хотел, чтобы его любили. В его ушах еще звучали аплодисменты слушателей, и товарищеская атмосфера театра теперь казалась ему чем-то более желанным, чем жуткое одиночество тирана на троне.
Нерон вернулся в Рим. Он был зол, что ему помешали продолжать музыкальную карьеру. Он хотел признания, но его тревожили эти бесконечные заговоры. Однако вскоре друзья и поклонники отвлекли Нерона от его проблем, убедив снова отдаться искусству. Нерон объявил, что будет петь в своем садовом театре на другом берегу Тибра и что «те, кто пожелает его слушать», могут туда прийти. Но тут желающие обеспечить себе место, чтобы «услышать его небесный голос», устроили страшный ажиотаж, и быстро выленилось, что нет никаких шансов разместить всех. Затем, как ни странно, солдаты преторианской гвардии, возможно побуждаемые своим префектом Тигеллином, уговорили его отменить выступление, но при этом досрочно провести вторую неронию, музыкальные состязания, учрежденные им в 60 году в форме фестиваля, который проводился раз в пять лет и должен был состояться на следующий год.
Нерон сразу согласился, и после того, как фестиваль был объявлен, внес себя в список музыкантов, желающих принять в нем участие, но настоял, что на этот раз его выступление будет определяться жеребьевкой, как у всех остальных. Он был настроен так серьезно, так страстно хотел, чтобы его судили только на основании его талантов в этом виде искусства, и считал, что такая победа важнее физического господства. При мысли, что он впервые будет петь перед римской публикой, Нерон едва держался на ногах от волнения. Если в Неаполе он пел перед добродушной дружелюбной греческой аудиторией, то здесь, в Риме, ему придется соблюдать строгие правила состязания и петь перед сидящими в первом ряду судьями-профессионалами. Правила были весьма суровы: находясь на сцене, певцу запрещалось откашливаться, сморкаться и пользоваться платком, чтобы вытереть с лица пот. Оценки ставились за чистоту голоса, его силу, мягкость и отсутствие напряжения при исполнении. Помимо этого, Нерон должен был соревноваться в сольном исполнении классических эпик, где от певца требовалось играть определенную роль, как в современной тому времени опере. К счастью для Нерона, в последнее время его популярность снова возросла, и его воодушевляли многочисленные доказательства одобрения публики. Ничто в жизни Нерона не вызывает у нас такого сочувствия, как его неуверенность и волнение перед этим и другими выступлениями в качестве вокалиста. Действительно ли у него «божественный» голос, спрашивал он себя. Правда ли, что прежде никто не слышал ничего подобного? Согласится ли Рим с мнением Неаполя? Представьте себе рыжеволосого молодого человека, красивого, сильного, с мощной грудью и бычьей шеей, лихорадочно шлифующего свое мастерство, выполняющего дыхательные упражнения, заучивающего свои реплики и сценические движения, когда он репетировал такие произведения, как «Канас в родах», «Слепой Орфей», «Ниоба» и «Неистовство Геракла». На репетиции последнего молодой преторианец, неожиданно увидев императора, скованного цепями,
