Раньше, когда он только привез её, Олаф приходил почти каждый день. Но она, казалось, этого не видела, даже головы не поворачивала, а он садился на скамью и ждал, когда Горлунг его заметит. Но этого не происходило. А потом Олаф устал. Смертельно устал от этого и оставил надежду увидеть её прежней, той Горлунг, что забрала его сердце, даже ни разу не глянув в его сторону.
Олаф постарался сделать все, чтобы жизнь стала прежней, такой, какой она была до его первого визита в Торинград. Той жизни, где не было метаний, мучений, мук, недостойных воина, позорных для мужчины. Олаф был добр с Гуннхильд, старался быть к ней внимательным и уже не смотрел ночи напролет на старый сундук. Всё, казалось, стало как прежде, будто всё было предано забвению, похоронено под тонким слоем пыли и пепла.
Сейчас, увидев Горлунг, Олаф невольно изумился тому, как скверно она выглядит. Щеки запали, цвет лица стал серым, кости так туго натягивали кожу, что казалось, она лопнет, и тусклые, безжизненные глаза. Какие раньше у неё были глаза! Жестокие, манящие, горящие светом, а теперь глаза старухи, которая ничего больше не боится. Почему она стала такой? Из-за чего?
Олаф долго стоял посреди ратного поля, бессмысленно глядя вокруг, ища причины такой ненависти богов. Как вдруг его осенила догадка, страшная, немыслимая. Олаф надел рубаху и пошел за Горлунг, ругая себя, на чем свет стоит, костеря её, и прося богов избавить его от всех этих мук.
Выйдя за ворота, Олаф увидел, что Горлунг отошла довольно далеко, наверное, она бежала, теперь дочь Торина подходила к берегу фьорда. Значит, он был прав, глупая, дурная женщина. Олаф бросил бегом вслед за ней.
Горлунг быстро подходила к воде, вот волны фьорда лижут носки её сапожек, вот она уже по щиколотку в воде, она заходит в холодные воды всё глубже и глубже. Вода уже доходит до талии, Горлунг поднимает руки выше, словно боясь намочить что-то, и тогда Олаф увидел у неё в руке узелочек маленький и довольно грязный, но он в миг его узнал — в этом узелке она хранила руны, этот платок когда-то в Гардаре она расстелила, чтобы бросить на него руны, что должны были предсказать ему судьбу.
Олаф бежал по воде вслед за ней, а Горлунг его не слышала, перед её глазами стояли все они, те, с кем ей так не терпелось встретиться, и первой в этом ряду стояла Суль. И вот они уже вокруг неё, близко, словно стоит только руку протянуть, и коснешься их кончиками пальцев. Но что-то помешало этому, они исчезли.
Олаф тащил её отплевывающуюся на сушу, и стоило им только выйти на берег фьорда, как Горлунг свалил с ног удар, сильный, точь-в-точь как тот отцовский, что заставил её упасть на пол гридницы когда-то давно, в другой жизни.
— Совсем с ума сошла? Обезумела? За что меня боги так тобой наказали? — кричал Олаф, — отвечай, не молчи, слышишь? Не молчи. Не потерплю больше.
Но Горлунг молчала, удивленно глядя на него, но стоило ей только подняться, как новый удар вернул её на землю, кровь поливалась из уголка рта. Губу саднило, и Горлунг недоверчиво коснулась уголка рта пальцем, ранку начало жечь. Она растерянно подняла глаза на Олафа, который был совсем рядом и нервно переступал с ноги на ногу.
— Что молчишь? Решила утопиться? Да чем я обидел тебя так? — он яростно смотрел на Горлунг, ожидая ответа.
— Ничем ты меня не обидел, — это были первые слова, что сказала ему Горлунг с тех пор, как они отплыли от Торинграда прошлым летом.
— Тогда зачем? Ради Одина скажи мне правду, зачем ты это делаешь? — уже спокойнее спросил Олаф.
— Нет мне места здесь, Олаф, нет, — устало сказала она, так и сидя на мокрой, холодной земле, — дай мне завершить начатое, отпусти.
Олаф ожидал услышать что угодно, но только не это. Что она имеет в виду? Что значат её слова? Ведь он так хотел сделать для неё все, отдать ей все, если бы она только позволила…
— Что значит это? Скажи мне, я пойму, — норманн сказал это тихо, будто ярость его в один миг испарилась, словно и не было её никогда, проворно Олаф опустился рядом с Горлунг.
— Боги прокляли меня, давно,… они карают меня, — обреченно ответила та.
— За что? — непонимающе спросил он.
За былые мои поступки, дурные поступки. Я столько их совершила…
— За какие именно? Что такого дурного сотворила, Горлунг? Ты же несла добро и исцеление страждущим.
Горлунг фыркнула и, посмотрев ему в глаза долгим, злым взглядом, тихо сказала:
— За то, что мнила я себя другой, не такой, как все, лучше других. Мнила, что у меня в руках есть сила, что вижу я грядущее в раскладе рун, что понимаю я травы, что слышу их шепот, что, могу лечить люд от недугов. Нет во мне всего этого. Ничего во мне нет, пустая я. Обычная.
— Как нет? Ты же лечила меня, не помоги ты мне тогда, был бы я сейчас в Хеле, — возразил ей Олаф.
— Боги тебя пожалели, поэтому и поправился ты, викинг. Это была лишь милость богов, они любят тебя, — отмахнулась она от него.
— А скольких хирдманнов конунга Торина ты вылечила? Много, они рассказывали мне, что стоит какой беде приключиться, так к тебе шли за помощью, — напомнил ей Олаф.
— Их тоже боги пожалели, смилостивились над ними, негоже добрым воинам так умирать, от руки женской, — подтянув колени к груди, ответила Горлунг, глядя на перекатывающиеся волны фьорда.
— Горлунг, кто тебе сказал это? Кто уверил тебя в этом? — спросил Олаф.
— Он, — выдохнула она.
— Кто он? — не понял норманн.
— Торин, — произнесла она ненавистное отцовское имя, и, помолчав, уже спокойнее добавила, — он мне сказал, что я просто глупая баба, что ничего не может. Он был прав.
— Не верю, — сказал Олаф и, помолчав, снова произнес — не верю. Ты действительно, другая, не чета всем остальным, не видел я другой такой. Ты же знаешь, что воин может умереть от простой царапины, стоит лишь плохо следить за ней. Вспомни мою руку, она была ужасна. Если бы не ты, я бы давно был в Хеле, воины умирают и не от таких ран.
— Ты врешь мне.
— Клянусь Одином, что молвлю правду.
И Горлунг удивленно посмотрела на Олафа, так словно увидела его впервые, так словно спала пелена с глаз её.
И тогда впервые подумала она о том, что может не Суль, а именно Торин обманул её, заставил усомниться в себе. Он ведь ненавидел её так же сильно, как и она его. Тот страшный день, день, когда он отрекся от Прекрасы, может, он тогда в гневе молвил неправду? Торин был в бешенстве, когда сообщал ей о предстоящем супружестве с Карном.
Не могла Суль, просто не могла она ошибаться, она же была столь сильной ведьмой. Разве могла бабка её обмануть? Нет, она бы не стала столько сил тратить она неё, если бы в Горлунг не было бы ни капли силы, дара. Сколько лет Суль убеждала её в собственных силах, не могло всё это быть просто так.
