И если Горлунг не понимала всю силу желания Олафа взойти с ней на ложе, зато всё прекрасно понимала Гуннхильд. Она лишь грустно качала головой, наблюдая хитрый, ждущий взгляд, с которым её муж смотрел на славянку. Гуннхильд не узнавала своего мужа в этом мужчине. Её Олаф был добрым, благородным, нежным, а эта женщина сделала его иным — жестоким, равнодушным, злым. Ночи Гуннхильд опять стали полны бессмысленного ожидания мужа, волнений и тревог, за что боги так её карают?
А Горлунг же при всей своей вновь обретенной уверенности и не догадывалась, что Олаф собирается сделать её своей наложницей. Горлунг была наивна, весь её опыт общения с мужчинами сводился к постылому замужеству и заигрываниям с Яромиром. Чуравшаяся в детстве славянских женщин, Горлунг была уверена, что Олаф сделает её неполной женой, ей даже в голову не приходило, что может быть иначе. Она же княжеская дочь, княгиня, а не простая девка, к несчастью для Горлунг, она не понимала, что в Норэйг она утратила все свои титулы, которыми так дорожила.
В один из таких вечеров Олаф во время вечерней трапезы подозвал Горлунг к столу. Она подошла к нему, смело глядя прямо в глаза.
— Горлунг, завтра у нас будет гость. Мой отец прибудет, дабы благословить меня на новый набег.
— Неужели мне доведется увидеть самого конунга Ингельда Гудисона? — без должного интереса спросила Горлунг.
— Да, доведется. Я хочу, чтобы ты была любезна с моим отцом.
Горлунг послушно кивнула, склонив голову. В этот момент рубин, висящий у неё на шее, стал нестерпимо жечь кожу, хозяин отдал распоряжение. И тогда Горлунг впервые поняла, насколько она недооценила Олафа, он больше не будет просить её взаимности, он заставит её и накажет в случае непослушания. Новый хозяин её тела, души, помыслов, достойный приемник Карна.
— Ты будешь сидеть с нами за столом. Ты — дочь Торина, дочь конунга и негоже тебе прислуживать нам или прятаться ото всех.
И Олаф, и Горлунг понимали, что он сказал глупость. Жены и дочери конунгов подносили им кубки на пирах, так было заведено испокон веков и редко сидели за одним столом с мужьями и отцами, исключение делалось в случае сватовства, если конунг был милостив. Значит, Олаф хочет похвалиться перед отцом новым живым трофеем.
Горлунг ничего не возразила, лишь кивнула еще раз. Кивнул ей и Олаф. Игра хозяина продолжилась.
ГЛАВА 34
На следующий день в маленький двор Утгарда приехал конунг Ингельд Гудисон, прозванный Молчаливым. Ингельд был одним из самых могущественных конунгов Норэйг, его владения простирались на северо-востоке норманнских земель, и каждым поступком конунг Ингельд старался подчеркнуть свою значимость. Поэтому, даже приехав благословить сына на новый набег, конунг Ингельд окружил себя таких количеством хирдманнов, словно сам собирался пойти в поход.
Горлунг не выходила встречать конунга Ингельда Молчаливого утром со всем народом Утгарда, она знала, что её временем будет вечер. Когда заходит солнце, даже боги устают и не так пристально смотрят за происходящим в подлунном мире. К тому же Горлунг не хотела видеть друга Торином, даже не зная конунга Ингельда, Горлунг воспринимала его, как врага.
Увидела она Ингельда Молчаливого лишь вечером, предчувствия не обманули бывшую торинградскую княгиню. Даже внешне конунг Ингельд был похож на своего теперь уже покойного друга: светлые волосы с проседью, ухоженная короткая бородка, только глаза у него были, как у сына, невероятного сине-зеленного цвета, словно царство Эгира [101] плескалось в них.
Когда Горлунг вошла в зал, никто не обратил на неё внимания, ей внезапно вспомнился другой такой вечер, когда она заходила в гридницу Торинграда. Как давно это было! А после, в тот памятный вечер дружинники принесли к ней в покой раненного Яромира. Нельзя, нельзя о нем вспоминать, милая Фригг, дай сил забыть, не помнить. Горлунг тряхнула головой, прогоняя мысли о Торинграде, и огляделась вокруг.
Хирдманны шумно спорили друг с другом и наперебой рассказывали сальные истории, их хохот эхом отражался под сводами закопченного потолка общего зала Утгарда. Рабыни разносили полные кубки, блюда, ставили их на стол перед хирдманнами. Воины же пытались их ненароком погладить за округлые места. Всё было так же, как и в Торинград, воины везде одинаковые, девки везде одинаковые, всё едино.
Гуннхильд, вся невыразимо прекрасная в белом одеянии, шитом серебром, впереди с большими серебряными фибулами [102], украшенными изумрудами, подносила кубки Олафу и конунгу Ингельду Молчаливому, вымученная улыбка не сходила с её уст. Но улыбка померкла на её устах, стоило лишь Гуннхильд увидеть славянку, вошедшую в общий зал. Всё существо Гуннхильд не понимало, как можно променять её на эту черноволосую, худую женщину.
Горлунг пришла одетая в черное, шитое по славянскому обычаю, платье, вытканное по подолу и рукавам золотыми лепестками, в вороте белела тонкая сорочка, на шеи алел подарок Олафа, голову украшал золотой обруч. Всё то, что другая на её месте спрятала или постаралась сделать менее заметным, Горлунг выставила напоказ и это удивительным образом шло ей. От черного платья её волос казался раскинутым по плечам шелком цвета крыла ворона, кожа казалась белее сорочки, румянец легкий причудливо оттенялся рубином, пальцы тонкие в золотых перстнях, казались хрупкими, словно молодые ветки вереска.
Горлунг неуверенно стояла в дверях и, заметив, что никто не обратил на неё внимания, отошла к своему месту у очага. Сколько вечеров она просидела здесь, составляя план того, что нужно изменить в Утгарде, она думала о чем угодно, лишь бы мысль о еще одном постылом муже не посещала её. Но на этот раз у неё будет власть, у неё будет свой двор, ведь именно для этого и стоит жить, всё остальное вода, что течет из одного русла в другое.
— Горлунг, твое место подле меня, — услышала она громкий окрик захмелевшего Олафа.
Горлунг, гордо подняв голову, подошла к сидящему во главе стола хозяину Утгарда. Наклоном головы она поприветствовала его и села на указное им место. Горлунг с отвращением посмотрела на поданную ей деревянную тарелку, на которой лежал кусок мяса то ли вареного, то ли жаренного, вид его был просто ужасен. Её передернуло от отвращения, в нос ударил запах подгоревшей пищи.
— Отец, хочу тебе представить Горлунг — дочь конунга Торина — твоего давнего друга, — важно сказал Олаф.
— Ты дочь Торина? — недоверчиво спросил конунг Ингельд. Его глаза внимательно следили за каждым её движением, словно Ингельд не верил, что перед ним живой человек.
