то ли хутор, то есть небольшой «фольварк», то ли одинокую усадьбу – «бауэрнхоф». Хозяев нет, и все брошено – возможно, они прячутся где-то поблизости.
А почему, собственно, я решил, что в Нойленгбахе уже наши?! Дивизия Виндушева действительно должна действовать в этом направлении… Но до какого рубежа она могла дойти?! Достигла она в настоящее время Нойленгбаха или нет?! Почему мы не встретили на пути ни одного нашего транспорта?! Почему по пути попадались все какие-то немцы и что это за пулемет был под мостом?! Ответов нет!
– Сержант Жук! – говорю я, обращаясь тем официальным тоном, который уже очень хорошо был усвоен нашими солдатами и означал для них момент безоговорочного подчинения приказу. – Положение наше на этом фольварке более чем неопределенное. Вокруг могут шататься отдельные группы противника. Приказываю: занять круговую оборону. Весь личный состав, исключая сержанта Израилова, разделить на две смены. Следить в оба. И чтобы не повторилась история с полковой кухней. Ясно?
– Ясно, товарищ старший лейтенант, – ответил Жук тоже официальным тоном и приказал солдатам тащить жребий на первую смену.
Перекусив тем, что было обнаружено в хозяйской «шпей-зециммер», я провалился в сон, как в небытие. И, если бы мне в тот момент сообщили, что рушится весь мир, я, очевидно, не шевельнул бы ни единым пальцем. Мне казалось, что я просто не в состоянии был бы этого сделать. Это было состояние, когда твой биологический организм уже ни на что не способен. И точка!
10 апреля. Утро для нас следовало считать поздним. Умаявшись за предыдущие дни, мы все спали до тех пор, пока не пришли в себя. Ночь прошла спокойно, солдаты добросовестно несли караульную службу, а противник никак себя не обнаруживал. На фронте, в боевой ситуации, особенно неясной и потенциально опасной, большинство солдат все-таки понимают, что сон на посту может стоить жизни ему самому в первую очередь. Да и Серега Жук пользовался у ребят непререкаемым авторитетом.
После завтрака мы пошли в объезд по проторенной машинами дороге. Первоначально ехали через поле, а затем въехали в небольшую березовую рощицу. Тонкие, редкие деревца трепетали на ветру своей нежной листвой. Солнце пригревает уже совсем по-летнему и попросту становится жарко. Не проехав и двухсот метров по заболоченной лесной дороге, мы поняли, что совершили непростительную ошибку. Очевидно, незадолго до нас, может быть, даже вчера или сегодня рано утром, по этой дороге прошел большой транспорт автомашин. Чей это был транспорт – наш или немецкий, – сказать трудно. Но дорога оказалась вся изрыта глубокими колеями, рытвинами и ухабами. На первой скорости наш бронетранспортер еле-еле тащился, сам себя выволакивая из этого болотного месива. То он цеплял днищем, то скользил, как на катке, буксуя в мутной жиже своими узкими и маломощными гусеницами.
– Ты знаешь, земляк, – шепчет мне Борька, обливаясь потом, – левая гусеница барахлит, загрязла в колее, никак ее, стерьву, не выведу. Слышишь, как идет?!
Кроме общего громыхания, я, естественно, ничего не слышал. Минут через пять машину рвануло, и она встала. Борис выскочил прямо в грязь, нагнулся, опираясь одной рукой о броню, и сказал:
– Все! Хана! Отъездилась, родная!
Я спрыгнул тоже. Левая гусеница соскочила с ведущего колеса. Авария не из серьезных, но ремонт требовал специалистов и примитивных приспособлений – ни тех, ни других у нас не было. Приходится бросать машину, расставаться с надежным помощником, к которому все так привыкли за те двенадцать дней, что он служил нам безотказно. Без малого пять часов солдаты перетаскивали наш скарб на дорогу, которая оказалась в пятистах метрах впереди. По этой дороге в обе стороны двигались наши военные машины, и было совершенно очевидно, что там – на западе – наши войска. А следовательно, должен быть и наш 534-й минометный полк. Нужно найти попутную машину, а это не так-то просто. Все дело в том, что мы сами не знаем: куда нам нужно ехать. А рацию я отдал Заблоцкому.
Лишь к вечеру, совершенно случайно, мы остановили «шевроле» второго дивизиона, шедший по направлению на Нойленгбах. Где-то там, в районе этого небольшого австрийского городка, и располагались боевые порядки солопичен-ковских батарей, поддерживавших киреевский полк. Быстро погрузив пожитки, мы разместились в кузове. И сегодня, как и вчера, солнце садилось в голубоватом тумане, а мы едем в том же направлении по автостраде Вена – Линц. Вот и окраины Нойленгбаха – дома вполне современные, жители отнюдь не деревенские, вежливые, приветливые, аккуратные. Для ночлега выбрали коттедж городского типа с небольшим палисадником, причесанным газоном, с кустами декоративного бордюра, металлической решеткой и калиткой на замке.
Хозяйка, симпатичная, худощавая фрау, лет под тридцать, предложила теплой воды для умывания и была страшно удивлена, когда Шуркин стал сливать мне воду на руки и спину. В Австрии принято мыться, наливая воду в таз и валандаться в ней, пока она не станет мыльной и грязной. В этой же воде они полощут и чистят зубы. На замечание фрау о том, что так мыться «никьс гут», я объяснил ей, что «никьс гут» как раз именно есть то, что принято у австрийцев.
– Эс ист кейн культур! – закончил я свои объяснения.
– Абер, вир шпарзам зейн, – объяснила мне фрау, и я понял, что она говорит о соблюдении режима экономии.
– Йявооль. Шпарзам зейн ист гут, – говорю я, – абер, дер Шмуц ист шлехт.
Фрау Эльза искренне засмеялась и вынесла мне чистое, глаженое белье. Она сказала, что белье это ее мужа и показала его фотографию на стене. На меня смотрел молодой, упитанный, темноволосый унтер-офицер вермахта. Все на этой фотографии свидетельствовало о сверхчеловеческой аккуратности – мундир, облегавший плотную фигуру, пуговицы, погоны, орлы, прическа под бокс и косой пробор, сентиментальная отрепетированная улыбка на лице и безукоризненное качество самой фотографии.
– Вие зиеэт ер аус? Вие эр ист шёнер Манн! Ист эс ваар? – простодушно допытывалась она у меня.
И я понимал, что фрау Эльзу интересует мое мнение относительно того, как выглядит ее муж.
«Не правда ли, какой он красавец?!» – перевел я для себя ее фразу.
– Во ист ер? – спросил я ее как можно мягче.
– О, – радостно ответила фрау Эльза, – ин дер Ферейнигтен Штаатен фон Америка. Ер ин Гефангеншафт ист.
Видно было по всему, что фрау Эльза очень довольна тем, что муж ее оказался в плену именно у американцев. Он пишет ей через общество Красного Креста, и она знает, что ему там хорошо. Это совсем не то, как если бы он попал в плен к русским и его бы отправили в ужасную
