Наше артиллерийское превосходство неоспоримо. Но враг еще силен и склонен к отчаянному и ожесточенному сопротивлению.
Совещание закончилось. Офицеры расходятся, на ходу выясняя мелочи и детали предстоящих совместных действий.
– Старший лейтенант Федоров, – слышу я голос Шаблия, – у тебя рации в порядке? Смотри, Федоров, если рации будут работать так же, как они работали в горах, под суд отдам. Смени батареи на новые.
12 апреля. 347-й стрелковый полк подполковника Киреева перешел в наступление, сметая на своем пути небольшие заслоны противника и активно продвигаясь в западном направлении. К середине дня киреевский полк подошел к населенному пункту Оллерсбах. Подполковник Шаблий дал приказ на пятиминутный огневой налет по площади, после которого киреевские стрелки с ходу овладели поселком. Следом за передовыми ротами продвигалась вперед и группа управления нашего минометного полка.
Оллерсбах поражает обилием богатых и фешенебельных особняков, отдельных вилл, свидетельствующих о той роскоши, в которой пребывала верхушка гитлеровской военной и чиновной аристократии.
Наши минометы и артиллерия произвели некоторые разрушения – валяется битая штукатурка, растерзанные чемоданы у сгоревших автомашин, в домах – выбитые стекла и рамы, а кое-где – и неубранные трупы вражеских солдат и офицеров.
Внимание мое привлекла дача городского типа, утопавшая в кустах цветущей сирени. Отстав от всех, я углубился по желтой песчаной дорожке вглубь сада, поднялся на террасу – ветер треплет оборванные дорогие портьеры. Я вошел внутрь и остановился на пороге огромного холла. На полу валяется чемодан желтой кожи, изрезанный десантным ножом. Раскиданы дорогие вещи, по которым прошелся уже грязный сапог победителя. В углу довольно крупная бронзовая скульптура обнаженной египтянки с протянутой вперед рукой, на которую кто-то повесил шелковую дамскую комбинацию. Пошутил. На полу валяется генеральская фуражка с белой тульей. Я поднял ее, посмотрел и отшвырнул в сторону. На генеральском мундире, кроме прочих орденов, я обнаружил медаль «Винтершляхт нах Остен» 1941–1942 годов – медаль, которую давали участникам зимнего похода на Москву и которую собирались именовать медалью «За взятие Москвы». Я сорвал эту медаль с мундира и положил себе в карман.
В дамском будуаре пахло духами. На трельяже стоит флакон французских духов «Коти Лёриган». А на полу блестит золотом змейка браслета-цепочки – солдатский сапог уже прошелся по ее тонким, изящным, витым звеньям и несколько из них оказались помятыми. Какая необыкновенная, красивая вещь! Я поднял браслет и загадал, что подарю его той, которая, когда-нибудь, согласится стать моей женою. И пусть этот браслет, подобранный мною на поле боя, раздавленный сапогом солдата, станет напоминанием о том, каким путем шел я к ней, к своему дому. Мысль о том, что я могу быть убитым в последний день войны, не тревожила меня!
Я никогда не посягал на имущество живого человека – тут совесть моя чиста. Этот же браслет я подобрал на полу брошенного особняка, и он принадлежит мне по праву «сувенира победы». Но кто была та дама, которая носила его? Кто подарил ей его и по какому случаю?
Но не я один оказался при «трофее победы». Взамен вышедшего из строя «виллиса» командир полка приобрел легковую машину «Штейер-220» кофейного цвета. Володька Колодов заботливо перекладывал свое имущество из «виллиса», который вторые сутки тащили на прицепе.
Проходя мимо, я обнаружил в багажнике колодовской машины скрученные в рулоны куски великолепной хромовой кожи.
– Откуда это у тебя такой хром? – поинтересовался я.
– Э, старшой! – присвистнув, отвечает Володька Колодов. – Ты, видать, и впрямь ярмарку-то проспал. Тут у Хохштрассе Куштейко с Колычевым целый склад этого хрома накрыли. Брали все кому не лень. Не то чтобы по потребности, а, как говорится, по вместимости. – Колодов захохотал и вдруг, будто что-то сообразив, выкрикнул: – Слушай, разведка, давай махнем: я тебе хром – на сапоги сгодится, а ты мне комбинезон свой на молниях. Гад буду, не прогадаешь. Тебе-то он на што? Ты ж не механик и броневик ваш тю-тю. Нового не будет! Давай, пока я этот хром не пропил!
Мы «махнулись» с Володькой: я отдал ему свой черный эсэсовский комбинезон и получил взамен две хромовые кожи. Из которых впоследствии сшил себе две пары великолепных сапог.
День клонился к вечеру, когда мы оставляли фешенебельный и разгромленный поселок Оллерсбах. Теплое закатное солнце освещало особняки левой стороны улицы. Я всегда любил этот вечерний, ласкающий душу свет – здесь же я чувствовал нехорошую щемящую пустоту. В одном из коттеджей в стиле модерн огромная дубовая рама с медным шпингалетом и выбитым стеклом хлопала на ветру. По мостовой ветер гнал клочки бумаги, обрывки каких-то цветных тканей, офицерские фуражки с орлами и даже детскую куклу.
Шли мы все молча. Пройдя поселок Оллерсбах, группа управления вышла на правую сторону шоссе Санкт-Пёльтен – Нойленгбах. Район этот нельзя назвать гористым – средняя высота этого ландшафта не превышает тут отметки 260 метров над уровнем моря. Тем не менее до самого Санкт-Пёльтена вдоль дороги тянутся холмы и овраги, кое-где поросшие лесом.
Заночевали мы на небольшом хуторе Райт, готовые чуть свет двигаться дальше.
13 апреля. Едва рассвело, и вокруг господствовала еще ночная прохлада, как командир полка отдал команду «подъем». Вновь произошло переподчинение группы артиллерийского обеспечения, и наш 534-й минометный оставляет 347-й киреевский полк и подключается к 351-му федотовскому.
Пехотные батальоны федотовцев наступают развернутым строем в дефиле между старой и новой автострадами Вена– Линц. Дивизионам отдан приказ продвигаться по полотну новой автострады, а группа управления шла на правом фланге, петляя по холмам севернее старой автострады.
При такой обстановке в войсках телефонная связь командного пункта с боевыми порядками дивизионов исключалась – вся практическая сторона обеспечения связи в подразделениях возлагается тут на радистов.
Едва покинули хутор Райт, подполковник Шаблий вызвал сержанта Ермолаева, командира отделения радиосвязи и спросил, как работают рации.
– А никак не работают, – отвечает Борис Ермолаев, – батареи-то уж давно как сели. Нового питания давным-давно нет. Мы, можно сказать, не знаем даже, что это есть такое.
– Где Федоров? – спрашивает Шаблий у Видонова.
– Говорят, с вечера малость хлебнул, а теперь вот отсыпается.
– Что-о?! – взревел командир полка. Откровенно, я его таким никогда не видел. – Отсыпается?! Я ему, мерзавцу, башку расшибу. Немедленно позвать. Чтобы был здесь сию минуту.
Старший лейтенант Федоров явился с заспанной и опухшей физиономией. Он моргал своими бесцветными, колючими глазами и что-то жевал своим тонким, в ниточку, недобрым ртом.
– Где радиосвязь? – спрашивает подполковник Шаблий спокойно-ледяным тоном. – Я интересуюсь: почему не работает радиосвязь?
– Связь. Радиосвязь, – Федоров стоит ссутулившись и гладит свои жидкие и белесые волосы, – будет связь. Товарищ сержант Ермолаев вас неправильно
