— Здесь хорошая рыба — дорада, бранцин, зубатец. Ловят в реке Бояне, но туда она заходит из моря. Правда, и мясо неплохое — молодой ягненок.
Теперь Лола совершенно отчетливо почувствовала, что вся эта кулинарно-этнографическая беседа — нарочитая, какая-то… отвлекающая. От чего ее пытаются отвлечь, зачем, она не поняла, но почему-то ощутила тревогу. И тревога эта была тем определеннее, чем меньше поводов давал для нее выдержанный тон Бориса.
И когда она почувствовала, что его колено прикоснулось под столом к ее колену, то не возмутилась и даже не удивилась. А только поняла, что этот жест, в котором вообще-то нет ничего странного. — почему бы уверенному в себе мужчине и не позаигрывать с красивой женщиной, пусть и чужой? — является частью тревоги: в нем тоже чувствовалось что-то нарочитое. Она не привлекала Бориса как женщина, она ясно это чувствовала, и его умелое прикосновение не могло ее обмануть.
Она не стала даже отодвигаться от него — просто холодно следила всем телом, чем кончится этот обман.
Дождаться какого-нибудь внятного результата ей, правда, не удалось: первая часть ужина закончилась, и все встали из-за стола. Музыканты, сидевшие на веранде, заиграли громче, словно призывая к танцам. Гости, разгоряченные «сердечным вином» и всеми видами домашней фруктовой водки, тоже вышли на веранду. Сумерки сгустились мгновенно, как это всегда бывает в горах и у моря; на широких каменных перилах уже было зажжено множество свечей. Свечные огоньки даже не трепетали в неподвижном августовском воздухе.
Между подсвечниками были расставлены маленькие вазы с букетами незнакомых цветов. Лола поискала глазами Бориса: ей хотелось узнать, что это за цветы.
Он подошел к ней сразу же, как только она нашла его взглядом, хотя для этого ему пришлось прервать разговор, который он вел с одним из космонавтов, Толей. Правда, в ходе застольной беседы Лола поняла, что космонавтом, собственно, является только Иван, а остальные сопровождают его: Толя в качестве врача, Игорь — как руководитель программы его послеполетного восстановления. И в той поспешности, с какой Борис оставил гостей, которых сам же пригласил на этот ужин, Лола тоже почувствовала какую-то ей непонятную, но отчетливую тревогу.
— Какие цветы? — переспросил Борис. — А!.. Это камелии.
— Камелии! — ахнула она.
— Впервые слышу в вашем голосе интерес, — заметил Борис. — Почему?
— Просто… Просто название красивое, — уже спокойным тоном объяснила Лола. — Я в детстве читала «Даму с камелиями» и представляла, что цветы должны быть какие-то необыкновенные.
— Они здесь на всех скалах растут, как сорняки, — пожал плечами Борис. — А я и не думал, что вы такая романтичная особа!
— По-моему, в романтичности меня так же трудно заподозрить, как в любви, — не глядя на него, усмехнулась Лола. — Вы же сами, помнится, это отмечали.
Она не смотрела на него потому, что разглядывала камелии. В трепете свечного пламени они казались густо-фиолетовыми, и Лола пыталась понять, какого они на самом деле цвета, эти небывалые, похожие на мотыльков цветы, которые росли здесь, оказывается, как сорняки.
— Вот проснетесь завтра, а под вашим окном будут стоять вазы с тысячами камелий, — сказал Борис. — Неужели и тогда романтизм не взыграет?
— Миллион алых роз? — пожала плечами Лола. — Я, знаете, даже в детстве удивлялась, когда эта песня только появилась: что уж во всем этом такого впечатляющего? Обычная пошлость и показуха. А вы о ней еще и заранее предупреждаете, — добавила она.
— Я впервые встречаю такую женщину… — протянул Борис; уязвленность все же чувствовалась в его голосе. — По-моему, для Романа Алексеевича явный перебор.
— Ничего, он не обижается.
— Еще бы он обижался! Я имею в виду, такая женщина ему разве что по карману, но не… Не по масштабу.
— А по масштабу, разумеется, вам.
— Разумеется. И я со всей ответственностью заявляю: как только вы осознаете эту очевидность, я готов…
— Контракт будем подписывать? — перебила его Лола. — Или так, в устной форме решим?
— В любой форме. Я готов даже украсть вас прямо с балкона, но вам, как я понял, такие формы не нравятся.
— Мне никакие формы не нравятся.
Лола вдруг почувствовала, что ее охватывает скука.
«Страшная скука, Лолка», — вспомнила она.
И темные, как пропасти, Бинины глаза тоже вспомнила, и мороз снова, как тогда, прошел у нее по коже, хотя вечер был теплый, южный, и в воздухе нежно пахло цветами — наверное, вот этими, камелиями.
— Тогда давайте хотя бы потанцуем, — предложил Борис. — Музыка располагает.
— Но никто ведь не танцует, — сказала Лола, обводя взглядом веранду.
Никто действительно не танцевал, зато все усиленно выпивали. Даже Роман выглядел на удивление возбужденным: алые пятна горели у него на щеках, глаза блестели не обычным перламутровым непроницаемым блеском, а как-то лихорадочно. Не пьян был разве что Сеня; он смотрел на Лолу не отрываясь.
— А это потому, что вы здесь единственная женщина, — объяснил Борис. — И танцевать с вами будет самый удачливый.
И, прежде чем Лола успела что-нибудь на это ответить, он обнял ее за талию и закачался вместе с нею в такт музыке.
«Не вырываться же, — подумала она. — Ну, пусть считает себя самым удачливым».
Борис придерживал ее за талию уверенно, грудь у него была широкая, как стена, но… Но то чувство, которое у Лолы связалось с ним сразу, оставалось неизменным и сейчас, когда он сжимал ее в объятиях: она чувствовала, что безразлична ему. В нем не было даже гой единственной страсти, которая была по отношению к ней в Романе и которая была для нее единственно привлекательной в нем: жадного желания обладать ею. Когда Роман хотел ее, то хотел так, что у него сводило скулы; она это чувствовала. В этом все-таки было— что-то живое, не поддающееся контролю разума. А в том, как Борис вел ее в танце, был только разум.
Но зачем, с какой неведомой целью она нужна была его разуму?
— Подумайте, Лола, — чуть наклонив голову, негромко сказал Борис ей на ухо. — Я действительно могу увезти вас прямо сейчас. Я понимаю, у вас с Кобольдом дела. Но со мной те же самые дела можно вести ничуть не хуже. Даже лучше. Вы не ошибетесь, уверяю вас.
— У меня нет с ним никаких дел. — Она попыталась отстраниться от Бориса, но его руки на ее талии вдруг сделались стальными. — У меня ни с кем нет никаких дел.
— Никогда не поверю, что такая женщина довольствуется ролью постельной принадлежности, — уже не на ухо, а обычным голосом сказал он. — И что Кобольд использует вас только для сексуальных утех, тоже не поверю. Это все равно что забивать гвозди микроскопом.
