Удар – и Ваня вдруг замер. Но Амир не остановился. Потому что он его не бил. Он его убивал. Моего Ванечку.
И вдруг в голове ясно ударил колокол. Большой колокол Вознесенского монастыря на Масличной горе. А в памяти всплыли слова матушки Феофании:
– Иногда с крестом легче. Потому что ты уже знаешь, в чем он. Хуже всего, когда думаешь, что счастливо избежал горя, беды и несчастий. И вдруг этот крест внезапно пятитонной силой придавил плечи.
Я даже согнулась от свинцовой тяжести, которая внезапно обрушилась на меня. Потому что эта тяжесть была одинокими ночами, горькими слезами, чёрным платком вдовы. И если вдруг его не станет… что значит: не станет? Я больше не услышу его голос? Он не улыбнется мне? Его не будет вообще нигде и ни с кем? Никогда?
Кто-то завыл. Я обернулась, ища источник этот дикого воя, и вдруг поняла, что он рвется из моего горла. Дикий, исконный, нутряной бабий вой. Некрасивый, неэстетичный, вой бабской матки, которая вот-вот останется одна. Когда понимаешь, что сделать ничего нельзя. И что вот это страшное уже почти пришло. Оно уже закрыло небо и солнце. Туча беды. Аспидно-черная, в которой вместо дождя – слезы.
Нет! Нет! Ни за что! Вой достиг самой высокой ноты и вдруг стих. И в муторно-контуженной тишине послышался громкий стук и шорох опилок. Это упал с моих плеч огромный, тяжёлый, деревяный крест. Упал и разлетелся на куски. Потому что я его тащила до Масличной горы. И меня на нем уже распяли. А теперь он рухнул, так как меня с него уже сняли. Во рту еще горчил вкус древесных опилок, которые воткнулись в воспалённое нёбо, когда куски креста разлетелись по округе и набились в мой широко открытый рот. Но над головой было чистое небо. Огромное и очень близкое. И оно меня звало. Потому что куда еще может деться человек, снятый с креста? Только вверх.
Кто-то невидимый включил звук. На меня обрушились крики, стоны, вопли, гудение машин и клаксонов.
– Не смей! – закричала я и прыгнула на спину Амира.
Схватила его волосы на лбу и изо всех сил дернула одной рукой. Второй я вцепилась ему в глаз. А ногами била по почкам.
– Ах ты шармута! – огрызнулся он и сбросил меня.
Я упала на асфальт. Амир на минуту отвлёкся от Вани, поднял меня и ударил по лицу. Я снова упала на спину. Но мне не было больно. Вернее, было. Но вместе с болью от горящей щеки пришло облегчение. Ведь этот удар был вместо Ванечки. Значит, ему достанется на одну боль меньше.
– Не смей поднимать на меня руку женщина! – прорычал Амир. – Никогда, слышишь, подстилка дешевая? – он пнул меня тяжелым армейским ботинком в ребра.
Я задохнулась, скорчилась на земле, закрыла глаза и перевернулась на бок. Амир наклонился, поднял одно веко, проверяя не потеряла ли я сознание.
– Ненавижу тебя, мерзкое, тупое, вонючее, грязное животное! – я плюнула ему в лицо. – Ненавижу так, как никого и никогда! Ты мизинца Вани не стоишь! – вот рту пересохло, но я с трудом собрала последнюю слюну и еще плюнула в его физиономию.
Он ощерился, как волк, резко поднял меня за шиворот, прижался лицом к моей щеке и прошептал в ухо:
– Ты у меня на карачках будешь по всей спальне ползать и ноги мне целовать! Умолять будешь, чтобы пожалел. А я тебя… как уличную девку… во все щели, – он засунул грязный, покрытый кровью палец мне в рот и оттянул щеку так, что мой глаз с этой стороны закрылся. – Живого места на тебе не оставлю, продажная тварь! На части буду рвать, но не снаружи, а изнутри, пока не забеременеешь. А когда родишь, снова рвать и бить. Так и будешь кочевать между больницей и роддомом, пока не нарожаешь мне детей. А потом разрешу тебе сдохнуть, – он еще раз ударил меня.
На этот раз в солнечное сплетение. Я опять упала. Это ничего. Я твою боль заберу, Ванечка!
– Аль тарбиц ла! Аль тарбиц ла! Не бей ее! – высокий детский голос вибрировал от возмущения.
Я обернулась. Перед Амиром стояла израильская девочка лет семи и сжимала в руках литровую стеклянную бутылку с апельсиновым соком. Амир молча сплюнул, не отвечая ребенку, и снова повернулся к Ване. Из последних сил я поднялась, выхватила у девочки бутылку и со всего размаха ударила Амира по голове. Он покачнулся, коротко всхрапнул, обернулся, удивленно посмотрел на меня, закрыл глаза и рухнул на асфальт.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Ванечка! Ванечка! – я упала на колени перед Айболитом.
– Я… в… порядке, – прошептал он, едва шевеля разбитыми губами.
Один глаз полностью заплыл. Второй был подбит, но открыт. На руках Вани расплывались кровоподтеки. Он попытался встать. У него не получилось.
– Держись за меня, Ванечка! Вот так, мы сможем, – я поднырнула под него, подставила плечи и попыталась поднять.
Но он был слишком тяжелым. У меня ничего не получилось. К нам подбежали люди. Кто-то помог ему подняться. Кто-то протянул бутылку воды. Ваня вылил воду на голову, отряхнулся, как тюлень, и, опираясь на двух молодых парней, встал.
– Как ты? – я стащила с головы косынку и принялась вытирать ему лицо.
– Нормально, все хорошо, – он вытер разбитый нос тыльной стороной ладони и прошептал: – Машенька, быстро иди в автобус. Возьми наши сумки и документы. Визы у водителя. Видела кипу документов?
Я кивнула.
– Давай, найди там наши, а я пока здесь разберусь.
К нему уже спешили пограничники с аптечкой.
– Посмотрите на мой палец, – пограничник поднял указательный палец вверх. – Следите за ним. Хорошо. А теперь приложите кончики пальцев к носу. Сначала одной рукой, потом второй.
– Да все в порядке. Я сам врач. Нет у меня сотрясения, – ответил Айболит.
Я быстро пошла к автобусу.
Айболит
– Это хорошо, что нет, – зло осклабился мужик в черной футболке, который стоял рядом с пограничником.
– Но в больницу все равно нужно, – пограничник достал из аптечки спиртовую салфетку и начал вытирать его, Айболита, лицо.
– Сначала к нам, – подхватил второй мужик из безопасности,– а потом уже в больницу.
– А вы не опухли, ребята? – резким тоном возразил начальник КПП, который, придерживая на боку автомат, чтобы не бился о бедро, подбежал к ним. – Не вижу никакой причины для задержания иностранного гражданина, на которого напали на КПП.
– Это потому, что ты не видел, как мы за ним по всей стране гонялись. Это по нашей части. Таким, как ты, не сообщают подробностей.
– Это каким же таким? – огрызнулся начальник КПП. – Ты о чем, а?
– О том, что твое дело маленькое: на границе, как пес, гавкать, поэтому иди в свою будку и не лезь в серьезные дела.
– Ага, а ты, значит, очень важная свинья? – поинтересовался начальник КПП. – Ордер на задержание покажи!
– Ты кого свиньей назвал? Ничего тебе показывать не буду, – мужик побледнел от злости. – Сказал, что забираю, значит, забираю.
– Ничего не знаю! – не уступил начальник КПП. – Этот терминал в ведомстве погранвойск и под моей личной ответственностью. Никого ты отсюда без ордера не заберёшь. Потому что при проведении любой операции меня всегда предупреждают. Если ордера нет, значит, ты тут за свой интерес шарашишь. Сейчас протокол составим по всей форме. Пока не будет протокола, никто отсюда и шагу не сделает. И его документы я хочу видеть, – он показал на Амира, который все еще неподвижно лежал на асфальте. – Это он все начал. Вот я и хочу знать: какого беса здесь происходит?
Айболит краем глаза увидел, что Маша выходит из автобуса с двумя сумками на плече, и сделал шаг к ней.
– Ты куда? – спросил его один из пограничников, пока его начальник препирался с мужиками из безопасности.
– Можно я в автобусе посижу? – спросил Айболит.
– Можно, – кивнул парень. – Помочь дойти?
– Спасибо, сам, – Айболит заковылял к автобусу.
Маша выглянула из-за автобуса. Он незаметно показал ей жестом оставаться там. Неспешно подошел к ней, взял под руку и прошептал:
– Сейчас тихо, спокойно, ни на кого не глядя, идем вперед. Так идем, чтобы по прямой линии автобус нас закрывал от погранцов и безопасников. То есть, по самой обочине идем.
