слезы и у тебя, когда я даю тебе знак, ты тоже даешь мне знак, и сколько раз по движению твоих прекрасных губ я угадывал, что ты отвечаешь, но мое ухо не улавливает твоих слов!
Задумался Нарцисс и понял тогда, что это его собственное отражение вызывает неугасимое пламя в его сердце. Он лил горькие слезы, от потока слез замутилось чистое зеркало источника, и на поверхности шевельнувшейся воды потускнел призрачный образ.
— Куда ты исчезаешь от меня? — крикнул Нарцисс с болью, увидев разбившееся отражение. — Не покидай меня, безжалостный, останься со мной! Если уж я не могу коснуться тебя, пусть я хоть посмотрю на тебя с наслаждением и болью!
В горе он бил кулаком свою обнаженную грудь, которая была бела и холодна, как мрамор; удары оставляли красные следы, как на яблоке, когда у него одна половина красная, а другая белая, или как на виноградной лозе: пурпур на грозди, созревшей наполовину. Поверхность воды в это время снова выровнялась, и Нарцисс вновь видел каждое движение своего отражения.
Но Нарцисс не мог более выносить этой боли: как тает на огне желтый воск или как испаряется на солнце утренняя роса, так постепенно таял юноша, пожираемый огнем слепой любви. Исчез с его кожи смешанный с белизной румянец, нет больше и следа прежней живости и прежней силы, исчезла его красота, уже не осталось ничего от того, что когда-то любила в нем Эхо. Все же когда Эхо видела Нарцисса, то, хоть и не забыв прежней обиды, она жалела несчастного юношу, и, сколько бы раз ни вздохнул он, столько раз повторяла она его вздохи; даже когда он бил себя в грудь кулаком, Эхо откликалась на звук ударов.
— О ты, кого я напрасно любил!
Это были последние слова Нарцисса в то время, как сам он еще раз бросил привычный взгляд на волны, а все его слова повторили окрестности.
И когда он произнес слова прощания, Эхо повторила последнее его слово — «Прощай!». Затем юноша склонил усталую голову на зеленый луг, и вечная ночь закрыла глаза того, чей прекрасный образ восхищал его самого до самого конца дней. И даже когда Нарцисса принял подземный мир, в зеркале вод Стикса он искал только самого себя.
Водяные нимфы — наяды оплакивали своего брата, умершего молодым, и в знак траура посвятили ему свои срезанные локоны. Оплакивали умершего и нимфы леса — дриады, и Эхо откликалась на их печальные песни. Нимфы сложили костер и приготовили похоронные факелы и траурные носилки. Но нигде не было тела Нарцисса. Вместо него нимфы нашли цветок, у которого была желтая чашечка, окруженная снежно-белыми лепестками. Люди и теперь еще называют этот цветок нарциссом[46].
Геро и Леандр
На обоих берегах Геллеспонта друг против друга стоят два города, Сеет и Абидос. Здесь Геллеспонт всего уже, и таким образом эти города — соседи, между ними только узкая полоса моря. Эрот послал по одной стреле в оба города. В Сеете на берегу моря находится башня, поставленная в честь Афродиты. Там, в этой башне, жила Геро, прекрасная дочь царя, жила одна со служанкой, ибо родители пожелали, чтобы Геро была жрицей Афродиты. Она не проводила времени среди женщин, не искала девушек-подруг с их хороводами, но постоянно молилась Афродите и Афине, а также обращалась, принося жертвы, к находившемуся подле матери маленькому Эроту, потому что боялась его колчана, приносящего огонь. Но, конечно, она не спаслась от его пламенной стрелы.
Наступил большой праздник, который из года в год устраивали в Сеете в честь Афродиты и Адониса. Люди из дальних земель собрались в Сеете, пришли также люди с острова Афродиты — Кипра, не говоря уже о местных жителях; не отставали и жители Абидоса. Пришли женщины, пришли также молодые люди, если и не для того, чтобы приносить жертвы Афродите, то, пожалуй, затем, чтобы посмотреть на народ: нигде не увидишь столько красивых девушек, как на таком празднике. Наконец, в храм Афродиты пришла Геро. Прелесть харит сияла на ее лице, подобном бледноликой луне в момент ее восхода. По снежно-белому лицу разливался румянец; так распускающаяся роза — одновременно и белая и розовая. Все члены ее тела были полны прелести; при виде ее вспоминались три хариты древности, но, конечно, ей об этом не говорили. В одном смеющемся взоре Геро жило сто харит.
Более достойная жрица не могла бы достаться и самой Киприде, богине любви. Жрица Киприды! Как будто сама новая Киприда находилась среди людей. Только к ней обращались, за ней следовали взоры юношей, их сердца и их помыслы. Был и такой, который говорил себе: «Я ходил в Спарту, видел звезду Спарты — Лакедемон, знаменитый город, где, как говорят, женщины одна лучше другой. Но я нигде не видел такой красивой девушки, такого прекрасного стана и такой нежности. Пожалуй, Афродита приняла к себе в услужение самую младшую из харит. До тех пор буду вертеть шеей, чтобы увидеть ее, пока не изнемогу, но и глядя на нее, не смогу наглядеться. С радостью умер бы, лишь бы она стала моей, и я не поменялся бы даже с олимпийскими богами, если бы Геро стала моей женой и жила бы в моем доме. И если нельзя, Киприда, твоей жрице быть моей женой, тогда по крайней мере дай мне жену, подобную ей». А Леандр, едва лишь увидел Геро, так полюбил ее, что не пожелал задушить в себе любовь. Огненные стрелы Эрота победили его, и он уже не хотел более жить без Геро. Глаза — врата любви, сквозь глаза проникает в сердце юношей стрела Эрота. Любовь победила стыдливую нерешительность Леандра, он глазами дал знак Геро, Геро ответила ему немым знаком. Душа юноши согрелась от счастья, он решил, что девушка отвечает на любовь. Когда Эос потушила свой свет, закатилось солнце и на небе появился Геспер — вечерняя звезда, Леандр смело отправился в храм к девушке. Когда же спустилась темно-синяя ночь, Леандр тихо сжал розовые пальцы девушки и глубоко вздохнул. Девушка молчала и потянула обратно руку. Но Леандр увлек ее в угол храма, там поцеловал ее душистую шею и так сказал ей:
— Киприда, идущая вслед за Кипридой, вторая Афина (ибо я не называю тебя именем земных женщин, а только именами дочерей Зевса, которым ты подобна), счастливы твои родители. Выслушай же мои мольбы: ты жрица Киприды, не отвергай же дара Киприды — любви. Я
