прогнозы, в неминуемую преисподнюю. Наконец, определившись, Семен Петрович шагнул к столу, подобрал паспорт и, даже не приоткрыв, сунул в боковой карман пиджака. После чего лихо закинул кладь на столешницу. Открыв замок, закопошился в содержимом.
Вскоре он удовлетворенно разминал плечи, смакуя чистые белье и рубашку. Вновь облачился в пальто, стал застегиваться, но тут вспомнил, что сегодня не брился, чего в самых страшных запоях себе не позволял. Поискал глазами розетку и, будто натолкнувшись на преграду, встревожился.
Вспомнил, что, перелопачивая поклажу, электробритву и станка с лезвием в чемодане он не встречал. Если бы чего-то одного, то мог просмотреть, а вот двух сразу…
Семен Петрович отбросил крышку и внимательно верхний слой своих пожиток осмотрел, после чего с миной недоумения принялся выкладывать на стол принадлежность за принадлежностью. Подвернувшиеся через секунду-другую футляр от заколки и «Экспансия» методичную основательность процедуры не нарушили, на один из участков стола перекочевав.
Не обнаружив искомого, Семен Петрович столь же основательно уложил весь скарб обратно. Подтянув стул, уселся и задумался.
Ничего путного тем не менее на ум не приходило. Какие-то случайные, разобщенные фрагменты взгромождались друг на друга, вытесняя рацио: найденная в коридоре общежития трешка, которую на его окрик «Чья?!» выхватил сосед, позже выяснится, ничего не терявший, осознанное под пятьдесят одиночество – ни друга, ни приятеля, а интересантов – пруд пруди, смутный облик отца, бесследно, без одного письма, сгинувшего в зеве Большой войны, но, показалось, стоном позвавшего, коллекционное кольцо жены, божилась, купленное на тринадцатую зарплату, главбух Самуил Моисеевич, спасенный им от зоны за хищения, которых не совершал…
Инженер резко вскочил на ноги. За считанные секунды, покинув «карантинную», он преодолел коридор и оказался у «допросной», излучая намерение, будто поквитаться. Постучал между тем сдержанно. «Кто это? Ты, Абдалла?» – донесся голос полковника.
Талызин столь же решительно, как и двигался по коридору, распахнул дверь и без всякого «можно?» вторгся в «допросную», едва не зацепившись полой за дверную ручку.
– Понимаете… – сквозь учащенное дыхание проговорил Семен Петрович и запнулся.
– Что?! – рявкнул по-арабски полковник, но, опомнившись, продолжил на русском: – Что здесь делаете? Вас ждут!
– Понимаете, всему есть предел и произволу тоже! – резал правду-матку инженер. – Бросили на ночь в камеру – хоть какое-то объяснение: Ирак на пороге войны. Но зачем, спрашивается, изымать обе бритвы? Унизить, посмеяться? Цель какова?
– Как это? Хорошо посмотрели? Я ведь… – осекся полковник, о чем-то усиленно соображая. Приподнявшись, заглянул под стол, где досматривался чемодан.
– Пропали только бритвы? – продолжил дознаватель, переквалифицировав подозреваемого в потерпевшего.
– Не знаю, захотел побриться и вот… – отмахнулся Талызин.
Полковник судорожно схватил карандаш и нервно застучал по столешнице, наращивая темп. Поставив акцентированную точку, отбросил его в сторону. Потянулся к телефону, но прежде объявил:
– Вот что, Талызин: возвращайтесь в свою комнату, там, где были. Разберусь…
Семен Петрович глядел через окно «карантинной» на пакгауз, дивясь, что жизнь и на производственных площадях аэропорта замерла. Ворота открыты, но рабочих и технику – будто корова языком слизала. Вскоре сонный коридор за спиной, словно встряхнуло: простучали тяжелые ботинки, донеслись крики, хоть и приглушенные расстоянием. По тембру голоса угадывался полковник.
Наконец инженер услышал грохот, точно кто-то упал, переворачивая стул. С опаской, неуверенной походкой он прошел к двери, прильнул к ней ухом. Тут раздались вопли, оглашаемые после очередного удара по телу, похоже, палкой. Экзекутор и истязаемый, а были они, не вызывало сомнений, полковником и Абдаллой, в паузах между ударами интенсивно общались. Полковник нечто домогался, в то время как охранник молил о пощаде, вставляя раз за разом: «Я не брал!»
Истязание между тем длилось недолго, крики прекратились, обратившись в скулеж. Вскоре дверь пыточной отворилась, выпустив, судя по стуку солдатских ботинок, Абдаллу. Ритм шагов при этом неровный. Охранник, похоже, тянул травмированную ногу. И как-то по-детски всхлипывал.
Талызин поморщился, испытывая необычный симбиоз эмоций – неловкость, перемежаемую уколами самоуничижения. Не объявись гастролер, вскоре подумал он, ходил бы на службу и втихаря спивался бы. Скольких еще измордует моя «командировка» – мародеров и лажанувшихся со мной? Мерзко – не то слово…
Направился к импровизированному микро-очагу – стол с чемоданом и два стула по бокам. Приладив один из них, уселся анфас к входу. Другого занятия не предвиделось, действо по всем признакам ушло на перерыв, если не выдохлось.
Облокотился о стол, обхватывая голову руками. Между тем ладони прикрыли не виски, а ушные раковины – их разрывал вопль Абдаллы, почему-то о себе напомнивший. Вновь скривился, пустившись бичевать себя за импульсивный визит к полковнику: «Из-за пустяка взъерепенился! Эка ценность бритва… Да, японская, но не обеднел бы. Теперь чурке переломают все кости, если руку не отсекут. Правдоискатель хренов, Ванька-удалец! Сам-то едва выкарабкался! Смываться надо было! Дай русскому вольную – обратно в острог попросится…»
Коридор снова пришел в движение. На сей раз сразу несколько человек прошагали в торец. Проскрипела после стука дверь, захлопнулась. Возбужденные голоса, но, о чем долдонят, не угадать, будто докладывают…
Талызин вдруг зажмурился и со всей силы влепил кулаком по столу. Точно страшась расплаты, втянул голову в плечи. Приоткрыв глаза, осторожно осмотрелся, после чего приземлил голову на сомкнутые на столешнице руки. Учащенно дышал, пытаясь понять, какая муха его укусила. В «карантинной-то» ни одного раздражителя. В какой-то момент мелькнуло: «Хорош ислам: наркотики – почти пожалуйста, а алкоголь – не приведи господь». Но мысль оборвалась, прямой связи с выплеском истерии не явив.
Забыться так и не удалось – в «карантинной» зазвучал гортанно-скрипучий арабский. Вскинув голову, Семен Петрович увидел двух незнакомых служивых: солдат, держащий в руке пакет, и офицер с приторной улыбкой.
– Тебя ждут, вот твои вещи, – прокаркал на ломанном английском офицер, жестом распоряжаясь вручить пакет.
– Да-да, понял, – подтвердил готовность убраться подобру-поздорову диверсант-правдоискатель, принимая от солдата передачу.
Между тем освободить от своего назойливого присутствия «Саддам Хусейн» Талызин не торопился, воззрившись на возвращенную собственность. На дне – обе бритвы и, что никак не бралось в толк – злосчастная заколка. Как затесалась в реституционный набор? Футляр-то в чемодане. Неужели Абдалла ее тоже прикарманил или, может, каверзная ловушка?
Натолкнувшись при поиске бритвы на «гостинцы» Шахара, Талызин им не удивился, обыденно перебрал. Больше того, принял футляр за саму заколку, словно та внутри. Азарт борца на тот момент схлынул, оставив после себя апатию и как-то уцелевший социально-гигиенический отросток: побриться. Фактор подряда не то чтобы канул, растворившись в полном опустошении, воспринимался, как дисциплина по выбору, книга для внеклассного чтения. Главное, себя сохранил. Оклемаюсь, а там видно будет…
Талызин продолжал глядеть на заколку, испытывая острый соблазн свериться с футляром: вдруг на самом деле провокация? Но сдержался, уступив неумолимой поступи авантюры: будь что будет, авось, и на сей раз пронесет. Раскрыл
