Глава седьмая
Разбойники с большой дороги
Пастух пришел к пещере на берегу поздним вечером, когда уже совсем стемнело. Еще на расстоянии Силас услышал шаги наверху, но продолжал лежать, не шевелясь, пока не убедился, что это Хромой Годик. Когда пастух протиснулся сквозь лаз в пещеру, Силас сел и стал выспрашивать, что творится в деревне и что слышно про его коня.
— Он все еще там? — с волнением спросил он.
— Вся деревня взбудоражена, — небрежно бросил пастух, усаживаясь поудобнее.
Силас тут же с огорчением и гордостью представил себе, как в этой деревне только и делают, что судачат про чудесного коня, которого он к ним привел, гадают, чем же это дело кончится. Ведь конь-то еще не продан.
— Он еще не купил его? — испуганно спросил Силас и тут же представил себе своего коня привязанным к заднему откидному борту трясущейся повозки.
— Кто? — рассеянно спросил Хромой Годик, и Силас услышал, как он искал что-то у себя в карманах.
— Ясное дело, торговец.
— А… ты про коня? — похоже было, что пастух нашел то, что искал.
— Успокойся. Между прочим, сейчас про это никто не говорит, — по голосу Годика ясно было, что у него новости поважнее.
— А почему? — спросил Силас, сразу предположив худое — вдруг конь сдох или еще что с ним приключилось.
Хромой Годик зажег огарок свечи и поставил его за корнем у земляной стены. Теперь они могли видеть друг друга, и Силас с тревогой всматривался в лицо пастуха. Ему казалось, что Годик неспроста слишком долго тянет с ответом.
Но на его лице нельзя было ничего прочесть.
— А о чем они говорят? — нетерпеливо спросил Силас.
— О разбойниках.
Годик словно выстрелил эти два слова. Главное, считал он, это уметь сообщить самую суть, а уж потом можно позволить себе расписывать и отдельные подробности.
— О разбойниках?
Мысли в голове Силаса стали путаться, перебивая друг друга.
— Что это еще за разбойники?
— Разбойники с большой дороги, они опять шалят. Снова начали.
В голосе Годика явно слышалось торжество. С деланным безразличием он снял ремень с большой ноги и перевязал ее потуже.
— Что начали? — спросил Силас, не понимая толком в чем дело. Ведь никаких разбойников давно уже больше не было. Заправдашних.
— Людей убивать, ясное дело, и грабить. Ты что, не знаешь, что такое разбой на большой дороге? Как в старые времена.
Силас не знал, что и подумать.
— Это что же, с ружьями и саблями?
Пастух кивнул, глаза его блестели.
— А кого убили?
— Пока еще никого.
— Кого ограбили?
— Никого.
— Так в чем же дело?
— А в том, что торговца чуть не убили и не ограбили, — почти прошептал Годик.
— Как это? — Силас тоже невольно понизил голос.
— Они напали на него по дороге к нам.
Годик начал пересказывать то, что слышал в деревне. Как торговец примчался в деревню, чуть не загнав лошадь, с побелевшим лицом, дрожа всем телом. Как людям пришлось снять его с повозки и чуть ли не на руках занести в дом к Эммануелю.
Глядя на него, все поняли, что стряслась какая-то беда. У его лошади глаза были совершенно ошалелые, морда покрыта пеной, и если бы ее не схватили под уздцы, она помчалась бы дальше. И все оттого, что за торговцем по пятам гналась целая разбойничья банда.
— А ты веришь этому? — усомнился Силас.
— Так ведь он сам рассказывал.
— И он их видел?
— А то как же, один даже к нему в повозку забрался.
— Один?
— Остальные, их было полным-полно, караулили в кустах по обе стороны дороги.
— И он сам это сказал?
— Да, ты бы видел его, — заверил Хромой Годик, — он на ногах не стоял и не успокоился, пока к нему в комнату не принесли оба сундука. А в деревне все были так напуганы, что не спали всю ночь.
Силас расхохотался.
— Ну и заяц! Ну и трус! — веселился он. — Ой, господи!
— Кто? — спросил пастух, немного обиженный.
— Ясное дело, торговец.
— Так ведь за его спиной стоял парень с ножом, он чудом остался жить.
— Ничего бы с ним не случилось.
— Откуда тебе знать!
— Да этот торговец просто тупорылая свинья, ему жаль подвезти честного человека. А про разбойников он все наврал.
— Кто тебе сказал?
— Да ведь это я забрался к нему в повозку. Ведь я же тебе рассказывал, что он выкинул меня на полном ходу.
При колеблющемся свете свечи глаза Хромого Годика показались Силасу особенно растерянными.
— Я думал, ты просто так сказал. А ты что, был вместе с разбойниками?
— Моим словам ты не веришь, а что бы этот паршивый толстосум ни сказал, все, по-твоему, правда? — рассердился Силас.
Пастух опустил глаза и помолчал немного.
— А для чего ты хотел убить его?
— Вовсе и не собирался!
— А он говорит, ты держал нож в руке.
Силас вздохнул.
— Поверишь ты, если я скажу, что вовсе не стоял с ножом в руке? Я сидел сзади, а нож у меня был вот здесь, — он указал на ремень, — а торговец до того испугался, увидев меня, что начал хлестать меня кнутом, покуда я не свалился. Гляди сам.
Силас протянул руки, на которых следы рубца уже посинели.
— А теперь все думают, — сказал Годик, немного помолчав, — что вокруг полно разбойников и что они ждут удобного случая ограбить деревню.
— Пускай себе думают, — засмеялся Силас. — А что сказал Бартолин?
— Он не знает, что ему делать: оставаться тут или ехать домой и защищать свою конюшню.
— Уж он-то поедет домой, — сказал Силас.
— И откажется от вороного жеребца? Да ни за что на свете. Он слишком жадный до денег.
Видно, Хромой Годик был не очень-то высокого мнения о постояльце своей матери. Силас спросил, где у них в деревне торгуют лошадьми.
— На улице, у нас всем торгуют на улице, ведь площади у нас нет.
— Я должен пойти туда, — решительно сказал мальчик.
Хромой Годик испытующе посмотрел на него:
— Что ты задумал?
— Еще сам не знаю.
— Если заберешься на дерево, то оттуда все увидишь, но самому тебе не забраться, внизу нет веток.
— Что там за дерево?
— Большой каштан возле нашего дома, наискосок от дома Эммануеля. Это наше дерево.
Силас долго думал, потом кивнул.
— Только ты должен будешь забраться на него до рассвета, — продолжал Годик, — когда начнут выгонять коров, будет уже поздно.
Силас обещал прийти вовремя, а Хромой Годик пополз на четвереньках к задней стенке, где стояли деревянные плошки, сунул руку в дырочку в стене и достал пригоршню обрезков кожи, таких же, какими он обвязывал ногу, только не разрезанных на ремешки. Он разложил обрезки на полу и выбрал блестящий кусочек гладкого черного меха.
— Это мех нутрии, — сказал он. И Силас по его тону понял, что мех нутрии — это что-то особенное.
— Этот мех мне летом иногда дает Арон, — добавил Годик.
Он пошарил рукой в темном углу по сухой траве и достал хлебный нож рыбака. Потом, не говоря ни слова, обернул нож мехом, разрезал его на две полоски, проделал по краям дырочки и пришил полоски одну к другой.
— Возьми, — сказал он и протянул нож в кожаном чехле Силасу, — махать у людей под носом этой штукой слишком опасно.
— Спасибо, — только и мог промолвить Силас, отдарить ему было нечем. В верхней части длинного мехового мешочка было отверстие, в которое он продел ремень.
— А что ты с этим будешь делать? — спросил он Годика, указывая на деревянные миски, которые он недавно ухитрился уронить на пол.
— Продам.
— Торговцу?
— Он не покупает деревянную утварь, — сказал Годик, уверенный, что один и тот же человек не может торговать и деревянными плошками и медными кастрюлями.
— А кому же тогда?
Годик немного помедлил с ответом:
— Резчик продает их и часть денег оставляет себе, — сказал пастух. — Он такой старый, что сам уже много не наработает. Ведь это он выучил меня резать, и заготовки он для меня пилит.
А деревенским это ни к чему знать, а то скажут, будто я плохо гляжу за их коровами.
— Стало быть, ты все же выучился у него мастерству, — порадовался за него Силас. И тут же подумал, что все же Годик сам, а не взрослые, решает, чем ему заняться. Годик не бросил все, как он, не убежал, стал делать то, что ему предложили, а в тайне занялся делом, какое ему по душе. Кто же из них поступил правильнее?
Но ведь у Хромого Годика мать, которой не на что жить, оправдывался он перед собой, и маленькие братишки и сестренки.
А Силас сам по себе, его мать… да, но ведь у нее есть Филлип, к тому же она умеет ходить по канату. Бедной ее не назовешь. Во всяком случае она не такая бедная, как мать Хромого Годика.
И все же эти мысли оставили неприятный осадок у него на душе.
— Стало быть, завтра утром у каштана, незадолго до рассвета, — напомнил Годик, собираясь уходить.
