— Откуда ты это все раздобыл? — не скрывая зависти, спросил Годик.
— Ты вчера меня угостил, а я сегодня тебя.
— Ну а кто тебе его дал? — спросил Годик, уписывая хлеб за обе щеки.
Силас рассказал, как все было, как охотник за нутриями подал ему еду на шесте.
— Да, он слышит и видит все лучше, чем все мы вместе взятые, — сказал Хромой Годик, и в голосе его звучало глубокое уважение.
Силас протянул ему фляжку с молоком, его еще оставалось довольно много.
— Это ты кричал? — вдруг спросил Годик.
— Это флейта свистела, — с серьезным видом поправил его Силас.
— Никак ты спятил!
— Да, я такое часто проделывал.
— Он чуть не умер от этого. Горло у него сжалось или еще что там стряслось, ему пришлось долго лежать, покуда они смогли вытащить эту шпагу.
— Он сильно разозлился?
— Еще бы! Он накинулся на Бартолина и требовал, чтобы тот сказал, где ты есть, он был уверен, что Бартолин спрятал тебя. Для чего ты это сделал?
— Да так, для смеха.
— А если они теперь тебя найдут?
— Так ведь ты сказал, что это птица кричала. Они все подумали на птицу, кроме Филлипа.
— Тебе не видать коня, если будешь так дурачиться, — пригрозил Годик, — шпагоглотатель тоже хочет его купить.
— Стало быть, уже трое хотят.
— Эммануель думает, что теперь он может содрать за него хороший куш. Это будет самая важная конская ярмарка за много лет. Даже Петрус не помнит, когда еще здесь такая была. Эммануель хочет продать лошадь сразу после обеда, а торговец хочет сначала продать свои товары. Боится, что народ не станет интересоваться, что он привез в сундуках, после того как лошадь будет продана. А Бартолин, тот вообще говорит, мол, лошадь его, с какой стати ему покупать свою собственную лошадь.
— Я думаю, с этим конем все будет ясно, только скорей бы, мне уж надоело тут сидеть, словно птица.
Толпа у фургонов начала редеть, и Хромой Годик вскоре засобирался вниз.
— Мне пора, — сказал он, — а то мать начнет меня искать и звать. Она велела нам ложиться и еще поспать. Но я еще приду к тебе, если смогу, когда все заснут.
Он спустился на крышу и исчез. Силас вдруг почувствовал себя ужасно одиноким, ведь ему предстояло здесь еще так долго ждать. Другие, небось, могут улечься в постель и захрапеть.
Глава девятая
Медная кастрюля
В деревне было тихо, нигде ничто не двигалось, до Силаса сидевшего на дереве, не долетал ни один звук, даже жаворонки днем петь не хотели. Силасу стало скучно. Пожалуй, можно было бы спуститься вниз, пока никто не видит.
Он посидел немного, прислушиваясь. На другой стороне улицы в конюшне стоял его конь… «Что, если прокрасться и взглянуть на него, ведь должна же быть хоть одна щелка в стене…
А может, навестить Карло? Его мать и шпагоглотатель пошли в дом к Эммануелю, и сейчас у фургонов остался один Карло».
Силас повис над крышей дома Юанны, потом осторожно скользнул ногами по черепице. Нагревшаяся черепица уже слегка жгла ноги, он встал на четвереньки, чтобы не так сильно давить на нее. Не очень-то здорово будет, если он проломит крышу и провалится. Прямо в дом. Вот будет радость для Бартолина.
Ловко, как кошка, Силас прополз по крыше, остерегаясь трогать шаткие черепицы, но все же они колебались и стучали одна о другую. К счастью, все там внизу крепко спали. Он без труда добрался до фронтона, откуда влезал на крышу Годик, и через минуту уже стоял на земле. Здесь, на задворках, ему представилась еще более убогая картина, чем на улице. Все росло здесь как попало, повсюду валялся ненужный хлам и отбросы. Раздолье для свиней и кур! Сейчас они, поди, дремали в кустах, прячась от жары, подумал Силас, и в самом деле нашел гнездо, в котором лежали четыре яйца. Не долго думая, он разбил их и выпил. Вот это жизнь!
Он прошел по задворкам почти все дома, как вдруг почувствовал, что за ним кто-то идет, и быстро спрятался за какой-то развалюхой. Это опять был Хромой Годик.
— Ты вовсе спятил? — прошептал он, увидев Силаса. — Беги давай назад, они сейчас начинают.
— Да они все спят, — возразил Силас.
— Никто не спит, — отрезал Годик, — слишком важный сегодня день. Давай-ка, поторапливайся.
И они, пригнувшись, побежали друг за другом назад к задворкам дома Юанны.
— Лезь позади меня, ползи по самому краю крыши, чтобы они не услыхали.
— Куда это тебя черти понесли? — спросил Годик, когда они снова вскарабкались на дерево.
— Хотел поговорить с Карло.
— Видать, ты вовсе ополоумел.
— Шш… — зашикал Силас.
Дверь отворилась, и на улицу вышел человек. Чуть погодя из другой двери вышли еще двое.
— Что я тебе говорил! Хорош бы ты был, если бы сидел сейчас у Карло.
Из дома Юанны появился Бартолин, а из дома Эммануеля вышли Филлип и торговец. Улицу мгновенно заполнили женщины и дети, и все они столпились возле большого дерева, на котором сидели Силас и Хромой Годик. Торговец громко и торжественно велел нести сундуки.
«Зачем это? — подумал Силас, — словно хоронить кого-то собираются, смех да и только».
— Это он так выставляется потому, что здесь шпагоглотатель и твоя мать, — прошептал Годик.
— Давайте сперва лошадь торговать, — проревел Бартолин громовым голосом.
Торговец не согласился и еще раз велел вынести сундуки из дома Эммануеля, и на этот раз сундуки появились. Широко расставив ноги, Бартолин встал у первого сундука, всем своим видом выражая презрение к торговле такого рода, торговец тем временем повернул большой ключ в замке и открыл крышку. Глянув на содержимое сундука, Бартолин нарочито закашлялся.
— Барахло для баб, — пробормотал он, продолжая стоять на месте.
В одном сундуке была плотно упакована блестящая медная утварь: подсвечники, кастрюли и сковородки, другой же был до отказа набит шелком и шерстью ярких цветов.
— Ну, и что дальше? — грозно спросил Бартолин.
Торговец покосился на него и ничего не сказал, отступил чуть назад к стене дома, где стояли Филлип и Эммануель. Вокруг сундуков столпились деревенские женщины и девушки, они вытягивали шеи, пытаясь разглядеть все получше, но сразу же подойти вплотную не решались. Это было бы слишком нескромным, приличие требовало немного повременить.
Но у Бартолина не было никакого желания ждать, он считал, что с этим нужно покончить как можно быстрее и заняться лошадью.
«Продавать бабам всякую ерунду — занятие не из солидных», — подумал он.
— Ты бы хоть поднял и показал какой-нибудь товар, — сказал он в сторону торговца, — неужто ты думаешь, что все эти цацки продадутся сами по себе? Не желаете ли купить что-нибудь? — обратился он к собравшимся с язвительной вежливостью, — ну, скажем, подвязки или кастрюли?
Ответом ему был взрыв хохота. Глаза Бартолина метали молнии.
— Так ведь каждый порядочный продавец предлагает товар покупателю, — прошипел он.
— Вот как, — сказал шпагоглотатель, — и ты для этого, конечно, самый подходящий человек?
Народ снова захохотал, а довольный Эммануель потирал руки. Ведь теперь все были настроены против Бартолина, и это сыграет свою роль, когда начнут торговать лошадь.
Торговец, видно, не собирался подходить к сундукам, и Бартолин досадовал, что стоит возле них один.
— Это, разрази меня гром, странная манера торговать, — презрительно заметил он и подался назад, к тому месту, где стояли мужчины. И Силас про себя согласился с ним, он никогда еще не видал торговца, который бы не расхваливал до хрипоты свой товар.
— Он всегда так делает, — прошептал Хромой Годик.
Но женщины одна за другой стали неуверенно подходить к сундукам, а торговец демонстративно повернулся к ним спиной и стал беседовать с Филлипом. Анину тоже потянуло к набитым товарами сундукам. Силасу, сидевшему на дереве, было видно, как она первая протянула руку и пощупала уложенные один на другой отрезы тканей. Ее примеру последовала Тереза, пожилая жена Эммануеля, которая все время держалась возле этой незнакомой женщины.
Силас понял — торговец знает, что делает. Не прошло и минуты, как все женщины стали лихорадочно рыться в сундуках, каждая старалась ухватить что-нибудь получше, то и дело две из них тянули каждая к себе один и тот же передник, бросая друг на друга гневные взгляды, потом обе отпускали его и хватали что-нибудь другое. Они выбирали, прикладывали к себе и швыряли назад, не теряя надежды выбрать самое лучшее. Страх, что другие опередят, заставлял их руки работать в этой драгоценной куче быстро и жадно — ленты и кружева в беспорядке свисали с бортов сундуков.
Они все хватали и примеряли, не думая о том, что за это надо платить, что они бедные женщины из бедной деревни. Дело дошло чуть ли не до драки, в ход были пущены не только языки, но и локти.
Мужчины стояли поодаль и озабоченно переминались с ноги на ногу, глядя на ошалевших женщин. В полном ужасе они представляли себе, как посевное зерно, домашняя птица и прочее, необходимое в хозяйстве, окажутся в просторной повозке торговца, ну разве что за лошадь выручат столько, что хватит и на эти безделушки.
